«Кино» с самого начала

Рыбин Алексей Викторович

Рокеры большей частью осели в котельных, кочегарках, сторожках и прочих заведениях, где не требовалось забивать себе голову советским способом производства и имелось достаточно свободного времени. Кто трудился через двое суток, кто – через трое, некоторые исхитрялись выходить на работу через пять суток, а приятель Майка Родион – так аж через семь суток.

– Я работаю каждый день, – говорил он. – На этой неделе – в понедельник, на следующей – во вторник…

Некоторые, как Гена Зайцев например, работали только зимой, а в мае увольнялись, три месяца путешествовали и в сентябре устраивались вновь на старое место. Но когда передо мной встала проблема устройства на работу, все известные мне престижные котельные, сторожки и дворницкие были уже заняты – начиналась осень, рокеры, писатели, поэты, художники, философы и журналисты уже вернулись в город и приступили к работе – сторожить, кочегарить и подметать. Да честно говоря, и зарплата сторожа меня не очень устраивала – я собирал пластинки, да и в семью нужно было отдавать

какие-то деньги. А еще нужны были инструменты… И я почти весь сентябрь ходил по городу в поисках приличной работы – найти ее оказалось далеко не так просто. Полученные мною во время институтской практики удостоверения слесаря, токаря и резчика на пилах и станках каких-то там разрядов валялись у меня в ящике письменного стола, и использовать их я не собирался – двух лет работы на заводе мне вполне хватило для того, чтобы понять, что это место мне не очень нравится. Работать каким-нибудь лаборантом в институте мне тоже не хотелось – все время пришлось бы общаться с большими и маленькими чиновниками, чего я терпеть не мог. Вообще, я физически не мог пребывать ни в какой бюрократической структуре, будь то контора, институт, какое-нибудь другое учреждение. До сих пор на втором месте по степени неприятных ощущений, которые я получаю в жизни, для меня остаются отделы кадров, бухгалтерии, столы учета и все остальное, что связано со справками, характеристиками и отчетами. На первом месте у меня – зубной врач, на втором – эти бумажные камеры пыток. Хотя с возрастом иной раз даже зубной врач мне иногда стал казаться милее, чем какой-нибудь главный бухгалтер. Я уже не говорю про начальников отделов кадров – это вообще нечто… И я бродил по улицам, читая объявления, заходя к знакомым и расспрашивая их о наличии где-нибудь каких-нибудь рабочих мест, пока не набрел на объявление, гласившее, что в Театр юных зрителей требуется монтировщик декораций. Я пришел в ТЮЗ, и меня быстро, безо всякой бумажной волокиты, что мне крайне понравилось, оформили в штат. Работа физически была довольно тяжелой, что безусловно пошло мне на пользу, не занудной и прилично оплачивалась. И хотя я проработал в ТЮЗе всего один год, у меня остались о нем самые теплые воспоминания. Монтировщики ТЮЗа в самые дикие брежневские времена исхитрялись работать по методу, который теперь называется бригадным подрядом и хозрасчетом. Это давало приличные заработки и возможность, если нужно, не выходить на работу в какой-то день без оформления больничных или еще каких-нибудь листов – просто бригада не платила вам за этот день, и все. Такая постановка дела меня полностью устраивала.

На работу я ездил к семи утра на электричке с проспекта Славы и как-то поделился с Витькой впечатлениями о этих ранних электричках, о грохочущих, остывших за ночь тамбурах, о заспанных людях, пытающихся проснуться с помощью «Беломора» или «Стрелы»; Витьке все это было очень близко – он тоже ездил в училище утренними электричками. Это был настолько неприятный момент – грохочущая холодная дорога каждое утро, что Витька довольно часто поругивал все, что было связано с железнодорожным транспортом, и в один из вечеров, предвкушая завтрашнюю дорогу, после часа работы сочинил какую-то полумистическую, жутковатую песню – «Электричка». Это была просто гипнотизирующая вещь, вся построенная на двух аккордах, в которой я играл соло малыми секундами, очень режущими слух, как мне кажется, интервалами:

Я вчера слишком поздно лег, сегодня рано встал.Я вчера слишком поздно лег, я почти не спал.Мне, наверное, с утра нужно было пойти к врачу,А теперь электричка несет меня туда, куда я не хочу.Электричка несет меня туда, куда я не хочу…В тамбуре холодно и в то же время как-то тепло.В тамбуре накурено и в то же время как-то свежо.Почему я молчу, почему не кричу, а молчу?Электричка несет меня туда, куда я не хочу.Электричка несет меня туда, куда я не хочу…

Мы очень много репетировали, произвели у меня дома так называемую демонстрационную запись, которую, правда, никому никогда не демонстрировали – Витька забрал эту ленту к себе домой, спрятал в шкаф, сказав, что это будет архивная запись. Интересно, существует ли она сейчас? Еще одна, к сожалению, не последняя утраченная запись, проникнутая тем безумным настроением начала восьмидесятых…

Чаще стали мы встречаться с Борисом Борисовичем (Б. Г.) – то в клубе, то на концертах. Он очень тепло относился к Витьке и к его песням, советовал поскорее вступать в рок-клуб и начинать активную деятельность. Я иногда менялся с Борисом пластинками, иногда по пластиночным делам мы встречались у Саши-с-Кримами – старого Борькиного знакомого. Сашу-с-Кримами прозвали так за то, что в его доме находилось практически полное собрание сочинений Эрика Клэптона (в пластинках), включая Cream, Blind Faith и Derek and the Dominos, а также масса другой блюзовой и прочей рок-продукции. Саша-с-Кримами (настоящее имя – Саша Старцев), безусловно, оказал и оказывает значительное влияние на рок-движение Ленинграда. Этот замечательный молодой человек, библиофил и филофонист, спортсмен, любитель бадминтона и сейтборда, каждое лето отправлялся в поход с байдаркой на плече и палаткой за спиной, а вернувшись из далеких лесов в родной город, отправлялся в экспедицию по магазинам Ленинграда и области с рюкзаком за плечами в поисках спиртовой морилки для мебели. Накупив полный рюкзак бутылочек с этим препаратом, он возвращался в свою квартиру, где сложнейшим химическим путем перегонял морилку в чистейший питьевой спирт и регулярно снабжал этим напитком небогатых тогда рок-музыкантов. Саша-с-Кримами при этом действовал избирательно – он не любил хард-рок и хард-рокеров и морилки им не давал, а поил ею только «Аквариум», «Кино» и «Зоопарк», что, конечно, не могло не отразиться на философии и мироощущении этих групп. Возможно, отчасти и поэтому они стоят несколько особняком в рок-клубовских списках.

Но я опять забегаю вперед. Следуя советам Бориса и собственным желаниям и интуиции, мы подали в рок-клуб заявку на прослушивание. Витька со скрипом залитовал несколько своих текстов – поскольку они отличались от основной массы рок-клубовской литературной продукции полным отсутствием социальных проблем, у цензоров возникли претензии в «безыдейности» написанного Витькой материала. Но, поскольку ничего неприличного в текстах не было, их, морщась, все-таки залитовали, пожурив слегка за отсутствие гражданской позиции.

– Интересно, – размышлял вслух Витька, сидя вместе с нами у Олега дома, где мы проводили последнюю репетицию перед прослушиванием. – Интересно, они Beatles любят? То-то в песнях Маккартни сплошные социальные проблемы. Особенно в ранних пластинках.

Наконец великий день настал. В назначенное время мы пришли в одну из комнаток на Рубинштейна, 13, с двумя гитарами и бонгами. Мы довольно сильно волновались – предстоящий шаг казался нам очень ответственным, да в то время, вероятно, так оно и было. С одной стороны, мы были уверены, что наш музыкальный материал интересней, чем у большинства рок-клубовских групп, с другой стороны, знали, что члены комиссии имеют свое, четкое и заштампованное представление о роке и чем группа дальше от этих штампов, тем меньше у нее шансов понравиться при прослушивании. В комнатке нас встретил улыбающийся Игорь Голубев, как всегда, подбодрил нас, посоветовал не волноваться и попробовать «посвинговать».

– Ну-ну, сейчас посвингуем, – пробормотал Олег.

– Я тебе посвингую, – шепнул Витька. – Играй, пожалуйста, нормально.

По коридору к нам медленно и неотвратимо приближались остальные члены комиссии с Таней Ивановой во главе. Не любила нас Таня сначала, ох не любила. А через год полюбила – вот что делает с людьми высокое искусство… Кто там был еще, я сейчас не помню, помню только Таню, Игоря и, по-моему, Колю Михайлова. Комиссия расселась по – стульям, мы тоже расселись по стульям. Игорь Голубев улыбнулся и сказал:

– Ну вот, молодая группа хочет показать свой материал. Ребята хотят вступить в рок-клуб, и, мне кажется, их творчество заслуживает интереса. Они несколько не похожи на то, к чему мы привыкли, ну что ж – это тоже может быть интересным. Ребята они хорошие, ходят ко мне в студию, учатся…

– А как вы называетесь? – спросила Таня.

– «Гарин и Гиперболоиды», – ответил Витька. Члены комиссии засмеялись, а Таня поморщилась.

– А что вы хотите сказать таким названием?

– Да ничего, – сказал Витька, начиная раздражаться.

– Да… – Таня покачала головой, она боролась за чистоту рок-идеи, а тут какие-то «Гиперболоиды» – что они умного могут сказать? Что светлого привнести в молодые души, жаждущие правды, чистоты и… ну да, да – рок-революции…

– Может, послушаем их, – наконец-то предложил Голубев. – Что мы их мучаем, смущаем, давайте, ребята, начинайте.

Настроение у нас уже было препаршивое, но деваться было некуда, и мы начали. Репетиции пошли нам на пользу – раздражение не отражалось на качестве игры, мы все делали чисто и без ошибок, старались, конечно. «Бездельник № 1», «Бездельник № 2», «Мои друзья», «Восьмиклассница»… Шесть или семь песен без перерыва, одна за другой. И напоследок – недавно написанный Витькой «Битник» – мощнейшая вещь опять-таки с мрачным и тяжелым гитарным сопровождением.

Эй, где твои туфли на «манной каше»И куда ты засунул свой двубортный пиджак?Спрячь подальше домашние тапки, папаша, —Ты ведь раньше не дал бы за них и пятак.А когда-то ты был битником, у-у-у-у…Ты готов был отдать душу за рок-н-ролл,Извлеченный из снимка чужой диафрагмы.А теперь – телевизор, газета, футбол,И довольна тобой твоя старая мама…А когда-то ты был битником, у-у-у-у…Рок-н-ролльное время ушло безвозвратно,Охладили седины твоей юности пыл.Но я верю, и верить мне в это приятно,Что в душе ты остался таким же, как был, —Ведь когда-то ты был битником, у-у-у-у…Когда-то ты был битником, у-у-у-у…Когда-то ты был битником, у-у-у-у…Когда-то ты, ты был когда-то битником!