Кинжал и монета. Книга 1. Путь дракона
Шрифт:
Оба полагались на неожиданность.
На войне, в настоящем бою, следующая атака Доусона стала бы чистым самоубийством: он открылся, ослабил упор, слишком вложился в удар. Выпад получился таким безыскусным, что Фелдин поверил и отскочил назад – но чересчур медленно: клинок Доусона рассек ему кожу.
– Кровь! – объявил Доусон.
В долю секунды на лице Фелдина сменились удивление, ярость, внезапная собранность – и тут же все прикрыла маска холодной иронии. За краткий миг он успел просчитать контратаку, и Доусон не сумел бы от нее уйти. Этот юнец Фелдин мечтал его убить! Несмотря на честь, свидетелей, закон, – Фелдин чуть не поддался искушению его убить! Что ж, победа над ним становилась от этого только слаще.
Фелдин отступил, прижал руку к ребрам и поднял окровавленные пальцы. Лекари бросились обрабатывать рану; Доусон вложил меч в ножны.
– Отличный ход! – бросил Фелдин, пока с него стаскивали рубашку. – Пользоваться моей честью как щитом! Да ведь это почти комплимент – поставить на кон собственную жизнь, полагаясь на мое благородство!
– Скорее на боязнь потерять лицо.
В глазах Фелдина мелькнул опасный огонек.
– Полегче, – вмешался главный лекарь. – С одной дуэлью покончили, не начинайте новую.
Доусон, обнажив кинжал, отсалютовал на прощание, Фелдин оттолкнул слуг и тоже вытащил кинжал. Кровь обильно струилась по его телу – новый шрам уж точно будет глубок. Доусон удовлетворенно вложил кинжал в ножны, повернулся и зашагал прочь от дуэльной аллеи. Его честь была сохранена.
***
Кемниполь. Старинный город Разлома, столица Рассеченного Престола.
Еще со времен драконов он был всемирным оплотом власти первокровных. В сумрачные, выжженные века после великой войны, которая низложила владык мира и принесла освобождение расам рабов, Кемниполь оставался маяком света для первокровных: черно-золотой город на холме призывал к себе разбросанных по миру питомцев. Шли века, богатства копились, таяли и вновь копились, один лишь город стоял незыблемо – прорезанный Разломом и объединенный властью Кингшпиля, где ныне владычествовал король Симеон с юным принцем Астером.
Края Разлома соединял Серебряный мост, перекинутый от Кингшпиля к аристократическому кварталу на самом верху западного склона. Древние камни опирались на слой драконьего нефрита не толще пяди – вечного, как солнце и океан. Не желая перенимать недавнюю моду и передвигаться в носилках на плечах рабов, Доусон ехал в небольшой одноконной карете, от стука колес которой вспархивали по пути стаи голубей. Высунувшись из окна, он окинул взглядом стены Разлома – пласты камня, перемежающиеся слоями руин. Говорили, что остатки старинных зданий, погребенные сейчас под отбросами в нижних толщах расселины, древнее самих драконов. Кемниполь, вечный город. Его, Доусона, город – средоточие чаяний всего народа и целой расы. Город, любовь к которому соперничала в душе барона лишь с любовью к семье.
За мостом возница свернул на небольшую уединенную площадь, и перед глазами вырос особняк Доусона – стройные плавные линии выгодно отличали его от вычурных нагромождений, какими украшали свои дома выскочки вроде Фелдина Мааса, Алана Клинна и Куртина Иссандриана. Строгий классический дом, отделенный Разломом от Кингшпиля и широкой равнины за ним. Благороднейшая семья в городе – исключая разве что лорда Банниена с его эстинфордским поместьем.
Слуги опустили подножку и подставили руки, чтобы помочь барону сойти, однако Доусон по обыкновению спустился сам – он предпочитал соблюдать установленный им же самим порядок. Раб-привратник, старый тралгут с бледно-коричневой кожей и светлыми волосками на кончиках ушей, стоял у входа, прикованный серебряной цепочкой к колонне черного мрамора.
– С возвращением, мой господин. Ваш сын прислал письмо.
– Который?
– Джорей, мой господин.
У Доусона заныло сердце. Послания от других детей сулили бы чистейшую радость, однако письмо Джорея было сводкой новостей с ненавистной ванайской кампании. Он с тревогой протянул руку, но раб-привратник повел головой в сторону двери.
– Письмо у вашей супруги, господин.
В доме, среди темных гобеленов и сверкающего хрусталя, его встретил возбужденный лай: пять волкодавов летели к хозяину вниз по лестнице. Доусон потрепал их за уши, погладил лоснящиеся серые бока и прошел в оранжерею – к жене.
Стеклянный зал он соорудил исключительно ей в отраду: оранжерея нарушила пропорции северного крыла, зато Клара теперь разводила здесь троецветки и фиалки. Цветы с горных склонов Остерлинга напоминали ей о доме и скрашивали жизнь во время приездов в Кемниполь: фиалками в особняке пахло всю зиму.
Жена сидела в глубоком кресле у письменного столика, окруженная корзинками темных благоухающих цветов, как солдатами на параде. При звуке его шагов она с улыбкой вскинула голову.
Клара всегда была безупречна. Пусть годы согнали румянец со щек и посеребрили нити в черных волосах – Доусон по-прежнему видел в ней все ту же юную девушку. Времена, когда отец Доусона выбирал мать для своих будущих внуков, славились и более яркими красавицами, и более тонкой поэзией, однако отец остановил выбор на Кларе – и Доусон в тот же миг признал мудрость такого решения. У нее было доброе сердце – без этого прочие достоинства обращаются в прах.
Доусон нагнулся и поцеловал жену в губы, как всегда, – исполняя ритуал так же, как при выходе из кареты или при встрече с собаками. Ритуалы придавали его жизни дополнительный смысл.
– Джорей прислал письмо? – спросил он.
– Да. Весел, радуется кампании. Командир у него – сын Адрии Клинна, Алан. Джорей говорит, прекрасно ладят.
Тревога лишь усилилась. Скрестив руки, Доусон облокотился на столик с цветами. Клинн. Еще один приспешник Фелдина Мааса. Когда король определил к нему Джорея, известие встало Доусону поперек горла, злость не прошла и поныне.
– Да, а еще написал, что с ним служит Гедер Паллиако – но разве такое возможно? Тот забавный толстячок с вечной страстью к географическим картам и шуточным куплетам?
– Ты путаешь его с Лерером Паллиако. Гедер его сын.
– Ах вот как! – Клара с облегчением повела рукой. – Тогда ясно. А то я все недоумевала: в таком возрасте – и на войну. Не для нашего поколения забава. А еще Джорей чуть не целую страницу расписывает коней и груши – опять ваши штучки, я так ничего и не поняла.
Она порылась в складках платья и вынула сложенные листы.
– А как твоя дуэль? Успешно?
– Да.
– Этот наглец извинился?
– Лучше. Он проиграл.
Почерк Джорея, бегущий по страницам, напоминал равномерные следы птичьих коготков – ровные и одновременно небрежные. Доусон мельком просмотрел начало: бравада по поводу тягот походной жизни, язвительный выпад в адрес Алана Клинна (Клара его то ли не заметила, то ли предпочла не понять), строка-другая о юнце Паллиако, над которым потешается вся честная компания. А вот и главное! Доусон внимательнее вчитался в текст, тщательно просеивая каждую фразу в поисках условных знаков – главные персонажи и основные действия обозначались у них с сыном особыми словами. «В нынешнем году груши сами в руки не падают» – значит, сэр Алан Клинн не ставленник лорда Тернигана и подчиняется ему как командующему войском, политические союзы ни при чем. Что ж, надо учесть. «Мой жеребец, кажется, начинает припадать на правую ногу». Жеребец, а не конь. Припадать, а не хромать. Правая нога, не левая. Стало быть, отряд Клинна планируют оставить в завоеванных Ванайях, а самого Клинна прочат во временные правители. Терниган не намерен брать себе власть. Значит, тем нужнее сейчас задержка в войне.