Кинжал и монета. Книга 1. Путь дракона
Шрифт:
– Паллиако, – обернулся к нему Клинн без прежней теплоты в голосе.
– Милорд, – в тон ему ответил Гедер. – Не хочу показаться назойливым, но когда я проснулся утром… после вчерашнего…
– Короче.
– У меня была книга, сэр.
Сэр Алан Клинн утомленно прикрыл красивые глаза.
– Я думал, мы с этим покончили.
– Вот как? Значит, про книгу все известно? Я ее показывал?
Капитан, открыв глаза, из-под длинных ресниц окинул взглядом спешно сворачиваемый лагерь, и Гедер почувствовал себя докучливым юнцом перед усталым учителем.
– Умозрительный трактат – а, Паллиако? Трактат?
– Я упражнялся в переводе, – солгал Гедер, устыдившись былого рвения. – Ради практики.
– Что ж, признаться в пороке – тоже храбрость. И решение уничтожить книгу было выше всяких похвал.
Сердце Гедера глухо стукнуло в ребра.
– Уничтожить, сэр?
Алан взглянул на него с удивлением – то ли искренним, то ли наигранным.
– Мы ее сожгли ночью, – бросил он. – Вдвоем. Когда я дотащил тебя до палатки. Память слаба?
Гедер не знал, верить или нет: события ночи слились в сплошной туман, он мало что помнил. Неужели его напоили так, что он отрекся от своих занятий и позволил сжечь книгу? Или сэр Алан Клинн, его командир, откровенно лжет? При всей абсурдности обоих предположений одно из них было правдой. И признать провал в памяти – значит прилюдно расписаться в собственном неумении пить и в очередной раз сделаться посмешищем отряда.
– Прошу прощения, сэр, – выговорил Гедер. – Должно быть, я перепутал. Теперь все ясно.
– Осторожнее в другой раз.
– Такого больше не случится.
Гедер отдал честь и, не дожидаясь ответа Клинна, направился прочь.
Серый мерин – лучшее, на что могла раскошелиться семья, – уже стоял наготове. Взобравшись в седло, Гедер дернул поводья, и мерин резко мотнул головой, удивленный злостью хозяина. Юноша тут же устыдился: животное-то не виновато! Он пообещал себе, что на привале скормит коню лишний кусок сахарного тростника – если привал когда-нибудь случится. Если этот треклятый поход не затянется до конца времен и второго пришествия драконов.
Армия свернула на широкую дорогу из драконьего нефрита и теперь двигалась размеренной поступью, сберегая силы для долгого пути. Гедер из чистого упорства и ярости восседал в седле прямо и гордо. Его унижали и прежде. И нынешний раз наверняка не последний. Однако сэр Алан Клинн сжег его книгу!.. И в лучах утреннего солнца, прогнавшего ночной холод и тронувшего золотым светом осенние листья, Гедер понял, что уже дал обет мщения. В тот самый миг, когда стоял лицом к лицу с новым – смертельным – врагом.
«Такого больше не случится», – сказал он тогда.
Китрин Бель-Саркур, сирота на попечении медеанского банка
Китрин помнила о родителях одно – как ей принесли весть об их смерти. Из более ранних дней теснились в памяти лишь обрывки, словно призраки живых людей: отец – теплые ладони, обнимающие ее под дождем, и запах табака, мать – вкус хлеба с медом и тонкая изящная рука циннийки, касающаяся колена Китрин. Память не сохранила ни лиц, ни голосов – только боль потери.
Китрин тогда было четыре года. За чаем в бело-лиловой детской она играла с куклой-тралгуткой из бурой мешковины, набитой сушеными бобами, как вдруг вошла няня. Китрин так и не успела расправить тралгутке уши. Бледная больше обычного, няня объявила, что господин и госпожа погибли от чумы и девочке пора готовиться в дорогу. Теперь она будет жить в другом месте.
Китрин ничего не поняла – подумаешь, смерть! Все равно что не получить красивую ленточку или лишиться сладкого: стоит заплакать погромче – и ей уступят. Поэтому она не столько горевала, сколько обижалась на то, что привычный уклад должен смениться.
И лишь на новом месте, в сумрачных комнатах под самой крышей банка, она поняла, что ни крики, ни слезы не помогут: родители не придут. Умерших слезами не проймешь.
***
– Тебе-то что за дело? – беспечно отмахнулся Безель.
Небрежно откинувшийся на побитые деревянные ступени, он выглядел живописнее некуда. Как обычно. Ему двадцать один, он старше Китрин на четыре года; черные волнистые волосы обрамляют широкое лицо, которое так красит улыбка, и хотя в плечах он широк, как простой работяга, ладони у него мягкие. Рубаха, выкрашенная в цвета банка – красный и коричневый, – несказанно ему идет, на зависть Китрин, одетой в те же цвета. У него полдесятка любовниц, Китрин тайно ревнует его к каждой.
Сидя на деревянной скамье над Арочной площадью, они смотрели вниз на суетливую толпу в базарный день. На площади теснились сотни торговых палаток с яркими навесами, стены окружающих домов щетинились тонкими жердями, как дряхлые деревья – молодой порослью. Справа изгибался у пристани главный канал Ванайев, по зеленой воде которого сновали узкие лодки и баржи. Рынок гудел голосами рыботорговцев, зеленщиков и мясников, расхваливающих товар последних летних дней.
Среди толпы первокровных и черночешуйчатых тимзинов то и дело мелькали тонкие и бледные цинны, широколобые тралгуты с подвижными, как у собак, ушами и двигающиеся вразвалку йеммуты. За годы, прожитые в Ванайях, Китрин успела хотя бы по разу увидеть почти все расы людей. Однажды ей встретился даже утопленец – он глядел на нее из канала, не отводя печальных черных глаз.
– Не понимаю, с чего вдруг банку поддерживать Антейскую империю, – сказала она.
– А мы ее и не поддерживаем, – ответил Безель.
– Это герцога мы не поддерживаем. А на носу война.
Безель засмеялся своим лучшим в мире смехом, и Китрин было обиделась, однако тут же его простила, лишь только он коснулся ее руки.
– Здесь просто разыгрывают пьесу, как в театре, – объяснил Безель. – Главные заправилы сойдутся на поле за городом, помашут дубинками и мечами, потопчут пыль ради приличия, а потом мы впустим антейцев в город и дадим поуправлять нами год-другой.