Кинжал и монета. Книга 1. Путь дракона
Шрифт:
Актер покачал головой.
– Можно вопрос?
– Давайте, – кивнул Маркус.
– О вас ходит добрая слава. За вами чувствуется немалый опыт, жизнь вас основательно потрепала. Странно видеть вас в Вольноградье охранником при мелких караванах.
– Здесь нет вопроса.
– Почему вы этим занимаетесь?
Маркус пожал плечами и произнес как можно легче:
– Слишком упрям, чтобы умереть.
В сочувственной улыбке мастера Кита мелькнула тень скрытой, ему одному известной горечи.
– Этому я тоже верю, капитан. Что ж. Вам нужно девять бойцов для охраны последнего каравана, уходящего из вольных Ванайев?
– Восемь. Восемь бойцов и ведун.
Мастер Кит вскинул глаза к закопченному потолку.
– Всегда мечтал сыграть ведуна, – сказал он.
Сэр Гедер Паллиако, наследник Виконта Ривенхальма
Гедера Паллиако погубила увлеченность переводом. Книгу с умозрительным трактатом об утопленцах, написанную полуосмеянным философом из Принсип-с’Аннальдэ, он некогда отыскал в скриптории Кемниполя и, готовясь к долгому походу в Вольноградье, даже отказался от запасной пары сапог, лишь бы уложить в суму вожделенный фолиант. Старинный язык, местами невнятный, отдавал тайной, страницы под кожаным переплетом (явно более поздним) побурели от времени, чернила выцвели – Гедер, беря в руки книгу, наслаждался каждой мелочью.
Дешевая палатка из вощеной ткани держала тепло куда слабее кожаных походных шатров, но все же худо-бедно защищала от ветра. После верховой езды ломило ноги и спину; стертые седлом бедра болели. Гедер расстегнул безрукавку, освобождая живот, – тучность, унаследованную от отца, он считал чуть ли не фамильным проклятием.
Перед сном оставался свободный час, и Гедер, сгорбившись на складном табурете, припал к книге, смакуя каждое слово и фразу.
«В отличие от диких животных, человечество не нуждается в абстрактном мифологическом Боге для объяснения причин своего бытия. Все человеческие расы, кроме первокровных с их нетронутой звериной природой, сотворены каждая для своей роли. Восточные разновидности – йеммуты, тралгуты и ясуруты – бесспорно, созданы для войны, раушадамы – для отрады глаз и для утех, выведенные позже всех тимзины – для пчеловодства и иных нехитрых промыслов, цинны (включая автора этих строк) – для преломления знаний сквозь линзу мудрости и философии и так далее. Из всех людских рас одни лишь утопленцы созданы без видимой цели. Они, меньшие братья остального человечества, в мнении других подобны растениям или медлительным животным западных континентов. Их случайные скопления в береговых озерах, остающихся после прилива, связаны более с океанскими потоками, нежели с проявлением человеческой воли. Отдельные романтики верят, будто утопленцы и ныне продолжают исполнять некий тайный замысел драконов, который осуществляется даже после гибели его создателей, – что ж, простим романтикам их мечты. Всякому ясно, что утопленцы – чистейший пример людской расы, созданной исключительно из артистических устремлений, и как таковые…»
Или, может, «эстетические соображения» будут точнее «артистических устремлений»? Гедер потер глаза. Час поздний. Завтра опять тот же марш к югу, целый день в седле, и послезавтра тоже… До границы не меньше недели пути, потом день-другой выбирать поле для битвы, еще день на разгром местной армии – и лишь тогда будет удобная постель, привычная еда и не воняющее бурдючной кожей вино. Если он доживет.
Отложив книгу, Гедер расчесал на ночь волосы – не обнаружив, к счастью, ни одной вши, – умылся, потом зашнуровал безрукавку и вышел, на сон грядущий, к отхожему месту. Сразу за палаткой, свернувшись калачиком по обыкновению дартинов, спал оруженосец (тоже доставшийся в наследство от отца), глаза под закрытыми веками тускло светились красным. Дальше, в открытом поле, расположился армейский лагерь, похожий отсюда на многолюдный город.
По ближним холмам мерцали огоньки костров, пахло вареной чечевицей. Вокруг повозок, собранных в середине лагеря, ютились по загончикам мулы, лошади и рабы. Холодный северный ветер не предвещал дождя, на чистом небе висел тонкий месяц – жалкое подобие светила, так что путь до уборной Гедеру пришлось выбирать чуть ли не ощупью.
Книга не шла из головы, отчаянно хотелось хоть с кем-то ее обсудить, но абстрактные теоретизирования никогда не считались мужским делом. Поэзия, верховая езда, стрельба из лука, фехтование – сколько угодно. Даже история, если рассуждать о ней в подобающих выражениях. Однако умозрительные трактаты – запретное удовольствие, и лучше держать его в тайне: насмешек ему и так хватает. «Эстетические соображения»… или нет? Неужто этот автор-цинна и впрямь считает, что утопленцы созданы лишь для украшения берегов?..
В пустой уборной (полотняный навес, две доски над отверстием) витал, помимо обычной вони, какой-то сладковатый запах, однако Гедер, погруженный мыслями в красоты книги, не успел ничего сообразить, и, лишь стянув штаны и усевшись со вздохом на дощатый настил, он запоздало встрепенулся: с чего бы уборной пахнуть опилками?
Настил подался под весом тела, и Гедер, с воплем опрокинувшись назад, полетел в зловонную яму. Доска, ударившись от стену, отскочила и стукнула его в плечо, от падения перехватило дух. Оглушенный, он лежал в вонючей темноте, чувствуя, как куртка и штаны напитываются холодной жижей.
Вдруг сверху раздался хохот, тут же хлынул свет.
Четыре светильника реяли высоко над головами, оставляя лица в тени капюшонов, но видеть пришедших не было нужды – Гедер узнал голоса. Так называемые друзья и собратья по оружию: сын барона Остерлингских Урочищ Джорей Каллиам, сэр Госпей Аллинтот, с ними секретарь верховного маршала Содай Карвеналлен и, что хуже, предводитель отряда сэр Алан Клинн, капитан, непосредственный начальник Гедера – тот самый, кому Гедер адресовал бы рапорт о недозволительном поведении соратников.
Гедер выпрямился, плечи и голова теперь торчали над ямой. Четверка друзей заходилась от хохота.
– Очень смешно, – буркнул Гедер, протягивая им измазанные дерьмом руки. – Вытаскивайте теперь.
Джорей подхватил его под локоть и извлек из ямы, не побоявшись – надо отдать ему должное – перепачкаться жижей, в которой по милости друзей выкупался юноша. Грязные промокшие штаны так и болтались у колен, и, секунду посомневавшись (то ли надеть, то ли идти полуголым), Гедер со вздохом натянул их на себя.
– Ты – наша единственная надежда, – едва дыша от хохота, со слезами на глазах выдохнул Клинн и ткнул его в плечо. – Остальных не проведешь. Правда, и Содай не заметил, что доски подпилены, но он же тощий, настил не рухнул.
– Что ж, знатная шутка, – кисло выдавил Гедер. – Пойду переодеваться…
– Ах нет, приятель, что ты, – по-столичному в нос выговорил Содай. – Не порть нам вечер, мы всего лишь забавлялись. Присоединяйся!
– Истинная правда, – подтвердил Клинн, приобнимая Гедера за плечи. – Позволь нам загладить вину. Вперед, друзья! Под кров!
И приятели зашагали к палаткам, увлекая за собой Гедера. Из всех четверых, судя по всему, искренне ему сочувствовал один Джорей, да и тот безмолвно.
Все детство Гедер провел в мечтах, как будет служить королю, нестись в атаки, блистать находчивостью и являть чудеса воинской доблести. Читал сказания о великих героях прошлого, слушал отцовские были о дружбе и боевом братстве.
Действительность оказалась куда менее радужной.
Командирский шатер из прочной кожи, натянутой на железные шесты, внутри был убран шелком и сиял роскошью, немыслимой даже для родительского дома Гедера. В очаге ревел огонь, выбрасывая дым в кожаную трубу, подвешенную на тонкой цепи. Рядом уже приготовили ванну. Жар стоял как в знойный летний полдень, так что Гедер, стягивая с себя грязную одежду, и не поежился. Остальные сбросили перчатки и куртки, измазанные при возне с Гедером, и раб-тимзин тут же утащил их чистить.