Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.4

Булычев Кир

– Она скажет. – Генерал смотрел на Крошку с нежностью.

Может, потому, что она была мала, что он возвышался над ней великой горой, а до этого значительно уступал ростом любому из своих учеников и друзей.

– Когда я осознала себя, – сказала Крошка, – я пошла пешком в Царское Село, к моему кумиру Пушкину. Вы меня понимаете?

– Понимаем, – сказал Марат, готовый уже перейти в стан союзников маленькой поэтессы.

– Я провела несколько лет, а может быть, и месяцев... разве это так важно, в комнате Александра, Саши. На

его кроватке. И строки лились из меня, как свежая вода из лейки.

– Хороший образ, – сказал Марат.

– Ты нам потом почитаешь свои стихи?

– Только после всех, – сказала Крошка. – Я здесь новая и не заслужила местечка под солнцем.

– Наш генерал, – прошептала Люся, – плавится как лед под этим солнцем.

– Мне интересно, где он ее раскопал? Ведь он почти не выходит.

– Слово «почти» уже содержит в себе слабость, – ответила Люся.

Сначала выступала Чумазилла, которая раздобыла где-то пьесу Гоцци, в которой был милый и скучный монолог Пьеро, но она произнесла его так весело, с такими ужимками и даже танцами, что ее наградили бурными аплодисментами, и она танцевала на бис.

После нее сам генерал читал Чехова, отрывок из рассказа «О любви». Правда, он заглядывал в томик, который держал в тонкой руке.

Марат Хубаев разразился формалистической поэмой, построенной на повторении гласных. Это было похоже на вой каких-то койотов, но никто не свистел и не гнал Марата со сцены. Все знали его вой, и его не в первый раз слушали.

Потом вышел человек, который редко приходил на концерты, потому что жил где-то далеко, за Удельной; он рассказывал старые анекдоты. Он их набрал уже более трех тысяч и учил наизусть, потому что полагал, что скоро кончится бумага и тогда, как в повести Брэдбери, он будет ходить от поселения к поселению, как живая книга.

Крошка читала последней, все готовы были примириться с ней, даже несмотря на излишнее внимание к ней генерала.

Крошка вышла к экрану.

Это было трогательное существо. Даже бедное платье с кружевным воротничком не казалось противоестественным. Светлые легкие кудряшки падали на воротничок.

– Стихи о жизни и смерти, – сказала она. – Написаны мною под влиянием моего кумира Александра Сергеевича Пушкина. Прошу тишины.

Все и в самом деле замерли.

– Пора, мой друг, пора, – начала Крошка, – покоя сердце просит.

Летят над нами дни,

И каждый час уносит

Кусок моих мозгов.

И мы с тобой вдвоем

Намеревались спать,

Но скоро мы умрем.

Крошка вздохнула. В комнате было тихо, потом генерал захлопал в ладоши.

– Браво, – сказал он. Обернулся к остальным и сказал: – Будем считать это счастливой вариацией на тему.

– А мне кажется, что это издевательство, – сказал Марат. – И я буду настаивать.

– Александр Сергеевич приходил ко мне, – сказала Крошка. – Он нашептывал отдельные

слова и выражения мне на ухо. А я запомнила и донесла до вас. Я думаю, что сам Александр Сергеевич не успел записать слова, потому что его убили из пистолета.

– Вот именно, – сказала Чумазилла, – но он успел записать, правда, не про кусок твоих мозгов.

– Ах, оставьте ее, Чумазилла, – вступился за Крошку генерал. – Ей так кажется. У каждого из нас есть свой воображаемый мир.

– Может, она притворяется? – спросил Егор. Тихо, чтобы только Люся могла услышать.

Люся прошептала в ответ:

– Мне она не нравится.

Егор положил руку на пышные волосы Люси. Волосы были живыми, но не такими теплыми, как раньше.

После концерта все разговаривали, спорили, генерал особенно ценил эти возможности общения.

– Пока мы еще интересны друг другу – мы живы, – говорил он.

Крошка уселась у его ног – живой мягкий комочек плоти. Она переводила с одного спорщика на другого удивленный взгляд голубых глаз, приоткрывала коралловые губки, словно хотела вмешаться в разговор, но потом обрывала себя, смущенная смелостью, и поднимала милую головку к генералу. Тот часто мигал, снимал, протирал очки, виновато оглядывался, будто боялся, что его ученики заметят слабость учителя.

Марат Хубаев присел рядом с Егором и стал говорить о поэзии как моменте уважения. Не может человек, искажающий великие строчки даже подсознательно, считать себя поэтом, правда же?

Когда Крошка покинула свое место возле генерала и подошла к Егору с Люсей, Марат демонстративно отошел.

– А вас как зовут? – спросила Крошка у Люси. – Меня вот все называют Крошкой, а у меня есть имя, Миранда. Правда красивое имя?

– Люся.

– А фамилия?

– Тихонова.

– Какое красивое сочетание, – сказала Крошка Миранда. – А вы давно здесь?

– Не очень.

– И вы тоже посвятили себя поэзии?

– Нет.

– Как жаль! Все хорошие люди должны быть поэтами. Мы с вами раньше не встречались?

– Наверное, нет, – сказала Люся. – Я бы вас заметила.

– Ах, как верно! Я бы хотела с вами дружить. И с вашим мальчиком.

– Вы имеете в виду меня? – спросил Егор.

– А вы можете меня поцеловать. Мне все говорят, что у меня шелковая кожа, вы хотите меня поцеловать, правда? А Люся не возражает.

И Крошка закатилась маленькими колокольчиками смеха.

Она легко отстранила Люсю и проникла, пролилась к Егору. Тот почувствовал легкое прикосновение ее губ.

– Ах, он такой у тебя милый, – сказала Крошка. – Мы будем с вами гулять. Вы любите долгие пешие прогулки?

– Мы иногда гуляем, – сказала Люся, которую эта сцена забавляла.

А Егору в ней вдруг почудилось что-то зловещее. Он не мог бы объяснить, что за опасность могла исходить от этой малышки. Но его интуиция била во все колокола.

– А я люблю гулять на Взморье. Там чудесно, правда?