Кир. История одной мести
Шрифт:
Тут, помню, мать моя вдруг замолчала; обычно бесстрастные, цвета дождя, глаза затуманились и потеплели; разошлась паутина морщинок у рта и на лбу; и на тонких губах промелькнуло подобье улыбки…
Однажды близняшки бродили по лесу с лукошками и на болотах у Волчьей впадины прямо наткнулись на грязного чужака.
Будто брошенный куль, он валялся во мху вниз лицом и едва дышал.
Даяна при виде бродяги, со слов матери моей, до смерти перепугалась и кинулась бежать.
Что касается Бездны – она не сробела, и даже приблизилась к чужаку
Перепачканный кровью и грязью, отвратно смердящий, мужчина являл собой жалкое зрелище.
Пока еще помощь поспела, тащила его на себе, вспоминала она, верст пятьсот или сто.
Три долгих, как жизнь, года бедняга провел без движения, в коме («как жизнь», мать моя подчеркнула с нажимом).
Три года поила Бездна своего принца (как про себя она его пророчески называла!), кормила с ложечки, вымывала, чистила, подстригала ногти и волосы, натирала целебными травами и мазями, дважды на дню ворочала, во избежание пролежней.
Даяна тем временем, со слов матери моей, грязла в разврате: то ее видели в старом хлеву с пастушком с соседнего хутора; то засекли с трактористом на гумне; а то – в неглиже, под кустом с коновалом Захаром Оспой.
Что ни вечер, Даяна тащилась в Чапунь за семь верст, на танцы под гусли с баяном; назад возвращалась под утро; пробуждалась за полдень; долго томно позевывала, потягивалась, и поплевывала в потолок; наконец, голышом, не спеша, направлялась на скотный двор, где орошала лицо и торс свежеотобранным козьим молоком; умывшись, блаженно выкуривала натощак косячок сушеной травы, осушала граненый стакан самогона и медленно, и сладострастно заглатывала, как удав кролика, огурец пряного посола.
Ритуальный показ фокуса с огурцом неизменно сопровождался бурными аплодисментами прыщавых племянников, достигших тревожного возраста половой зрелости.
Точно в означенный час они ручейками стекались к скотному двору, строились по росту и томительно ожидали нового явления Даяны.
Особенно все возбуждались, когда вдруг, случалось, заканчивались огурцы…
Даяну просили не портить мальчишек – она же в ответ доставала язык и, томно постанывая, производила им невероятные действия поршневого, а также и вращательного характера; когда ее били, бывало, или секли, она не просила пощады, и слез не лила, а только клялась когда-нибудь отомстить…
Однажды Даяна вскочила на принца и натурально заелозила, всем своим видом изображая всадника на коне.
И также без спросу, минуя сестру, залезала к несчастному под простыню и там, по словам матери моей, производила что-то такое непотребное.
Или вдруг, совершая набег, целовала безмолвные губы пришельца – и уносилась прочь так же неожиданно, как появлялась.
Каково было Бездне сносить оскорбления – можно только догадываться!
За такое другая могла бы проклясть сестру, покусать, обжечь кислотой, извести, отравить – только Бездна терпела, о чем потом пожалела…
22.
Пришелец однажды очнулся и, жмурясь в лучах восходящего солнца, сладостно пробормотал: «ах, Бездна!»
«Ах! – тоже, в свою очередь, обрадовалась Бездна, – значит, все-таки существуют на свете Бог, Любовь и Справедливость!»
Все слова, вроде слов: ликование, радость, восторг и чувство глубочайшего облегчения – наверняка прозвучат слабо, или вовсе не прозвучат в сравнении с тем потрясением, что испытала простая крестьянская девушка.
Шок – одним словом, она испытала!
Он такими глазами смотрел на нее – словно он и она уже были знакомы тысячу лет.
В самом деле, он, будучи в коме, все видел и слышал – только не мог говорить.
И влюбился в нее с первой встречи – еще на болотах…
И все эти годы любил, и любить обещал – пока, говорил, не умру…
23.
А вскоре Даяна куда-то пропала.
Какое-то время ее поискали и бросили.
Впрочем, никто, кроме Бездны, тогда не связал таинственное исчезновение Даяны с чудесным пробуждением юноши…
24.
Между тем, оказалось, что возлюбленный Бездны происходит из старинного рода литовских князей.
От самого – ни больше, ни меньше – Витаутаса великого.
Фантастично звучит, но родная сестра его пращура Сигизмунда, Софья Гольшанская славно венчалась шестьсот лет тому законным браком с польским королем Владиславом Ягайло и по праву считается праматерью династии Ягеллонов, правившей в Чехии, Литве и Венгрии.
Не кого-то безродного Бездна спасла, получалось, от неминуемой гибели – но потомка великих королей.
Ну, в общем, они поженились.
Ничего за душой, кроме любви и нежности, у них не было.
Но и в чем-то еще они не нуждались: ночевали на сеновале (принцу в горнице хуже спалось), в пищу брали простую еду, как все на хуторе, с охотой трудились и только радовались тому, что живы.
Семерых сыновей, что у них родились за семь лет – Витовта, Люборта, Ольгерда, Жигимонта, Довьята, Товтила (имени седьмого сына мать моя тогда не произнесла, а я спросить не осмелился!), они по обоюдному согласию окрестили в честь великих предтеч Гедиминаса.
Вообще, по ощущению, пленительные картины из их быта на хуторе могли сравниться с жизнью в раю – как это было до змея.
Помолчав, мать моя задумчиво повторила: семь лет счастья…
25.
В тот памятный, теплый и роковой августовский вечер большое семейство Кастуся и Ефимии собралось поужинать, как обычно, в яблоневом саду.
Всем места хватало за длинным столом – и детям, и взрослым.
В промытом вчерашним дождем воздухе детский смех мешался со стрекотом стрекоз, трелями соловья и кваканьем лягушек.