Кирилл и Мефодий
Шрифт:
Климент опустился на колени, поднял руку учителя, поцеловал ее и во второй раз бережно положил поверх белой, светлой, как его жизненный путь, бороды.
Могучее дерево истины, под которым люди находили справедливость, перестало жить, и теперь некому было защитить их от молний и вихрей...
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
...Они мечтали о Болгарии, думали о Болгарии и надеялись, что Болгарии готова дать им спокойствие...
Солдаты, люди жестокие, потому что были немцами, которым от природы свойственна жестокость, после приказа ожесточились еще больше, схватили святых людей (учеников Мефодия), вывели их за город и, раздев донага, поволокли по земле. Этим они совершили двойное злодеяние: бесчестье и страдание от леденящего холодного тумана, всегда окутывающего земли вдоль Дуная...
Из «Жития Климента Охридского». Феофилакт, XI век
Еретики
Из «Старейшею жития Наума», X век
1
Преследования начались еще до того, как их позвали на суд. Вихинг занял архиепископское место, и ученики Мефодия чувствовали себя словно в осажденном городе. Монастырские ворота были заперты на засов, со старой башни Савва недоверчиво следил за всем, что происходило внизу, в городе. В хоромах Святополка непрестанно сновали люди Вихинга. Пресловутое божье смирение, присущее священникам, исчезло, и они, будто некое странное злобное воинство, злорадно торжествовали над свежей могилой своего противнике — Мефодия. Вихинг вернулся из Вечного города я сопровождении епископа Доминика и пресвитеров
Иоанна и Стефана с письмом от нового папы Стефана V к Святополку. Их приезд был явным свидетельством того, что сила на стороне Вихинга.
Савва всматривался в узкое окошко-бойницу и мысленно возвращался к предсмертным словам Мефодия, чтобы почерпнуть силы в наступившее тяжелое время: «Мои дорогие, вы знаете, что зло — сила еретиков и что они, всячески искажая слово божье, стараются обмануть ближних. Они делают это двумя способами: убеждением и строгостью, применяя первый к неучам, второй — к заячьим душам. Я молюсь и надеюсь, что вы выстоите и против того, и против другого...»
Только сейчас Савва стал постигать прозорливость учителя и наставника. Он все предвидел, и потому столько озабоченности было в его словах и столько печали в голосе: «Не бойтесь ни сегодняшней злобы, ни тех, которые убивают тело, но не могут погубить души...»
Савва присел на жесткую лавку и оглядел мастерскую — кузницу их надежд. Еще позавчера здесь молот напевно постукивал о наковальню, а из-под резца тихого, усердного Марина выходили алтари, украшенные цветами и виноградом, в углу все еще стоит та икона с бывшей кесаревой снохой в группе блудниц. До сих пор Савве непонятно, зачем она нужна Клименту. Пройден такой длинный путь, а он не продал ее, не подарил какой-нибудь церкви. Она пришла вместе с ними, и может, ей суждено остаться немым свидетелем их борьбы и тревог, взлетов и падений. Если они уцелеют в борьбе, уцелеет и она, а если их победят, то некому будет заботиться и о ней. Эта икона была творением их мечты, и она исчезнет вместе с их мечтой... Савва вслушался. Братья вошли в монастырский храм, и молитва благоуханием наполнила их души. Они надеялись на того, кто привел их под это чужое небо, чтобы дать славянам глаза и память. Но Савва не знал, будет ли народ поддерживать их в эти тревожные времена. Много перевидал и пережил Савва — страдание и радость, разочарование и возвышение, — и ничто не могло смутить его. Давно уже некому было жалеть его, и если он почувствовал себя .человеком, то обязан этим святому и справедливому Константину-Кириллу, своему благодетелю и духовному отцу. Он верил в него, а потому верил и в его бога. Савва жил в разных странах, где люди верят разным богам, и убедился, что хороший человек остается хорошим независимо от того, какому богу молится. А его учитель был олицетворением человеческой доброты. Таким был и Мефодий. Когда Савва слушал его предсмертные наставления, у него было чувство, будто он слушал того, кто, одинокий, навеки остался в Риме.
«Я не повинен в вашей крови, ибо, подобно пророку Иезекиилю, не боялся говорить вам правду, бодрствовал на своем посту как страж. Я заботился о том, чтобы вы стали мудрыми и со всей бдительностью оберегали ваши сердца и сердца братьев ваших, ибо вы ходите среди капканов, а после смерти моей на вас набросятся свирепые волки, которые не пощадят стадо божье, лишь бы увести его за собой. Ваша вера сильна, и вы должны сопротивляться им»...
В этот момент двери церкви отворились, и, будто угадав мысли Саввы, оттуда вышли с иконой богоматери и с песнопениями монахи, возглавляемые Гораздом и Климентом. Они обошли храм и направились к монастырским воротам. Савва мигом сбежал вниз и открыл их. Он присоединился к шествию, поднял голову, и его голос слился с голосами остальных. Процессия спустилась с холма, свернула в узкую улочку, выходящую на площадь перед княжеским дворцом, и направилась в соборный храм. За ней потянулись любопытные — взрослые и дети. Когда проходили по площади, сторонники Вихинга вышли из княжеского двора, чтобы посмотреть на процессию, но за иконой шло много людей, поэтому они
Когда под высокими сводами собора затихли песнопения, люди Вихинга ввалились в храм вслед за шествием и стали мешать службе, прерывая священников и бросая высокомерные реплики, затем один из них громко спросил;
— Почему вы все еще руководствуетесь мертвыми словами мертвого Мефодия, а не присоединяетесь к живому архиепископу и не исповедуете, что Сын рожден от Отца и Дух исходит от Сына?
Савва хотел было схватить его за подрясник и вышвырнуть вон, но Климент шагнул вперед:
— Мефодий жив, его слово и благословение живут в сердце истинного архиепископа — Горазда! А ваше сквернословие лишь пятно на солнце веры. И в чем же мы ошибаемся, если наш учитель живет в боге, духовно общается и разговаривает с нами, поддерживает в борьбе против вас? Мы верим, что Дух исходит от Отца, что Отец Сына есть его причина и начало, но Дух присущ также и Сыну и всегда только через него нисходит на достойных. Дно дело — похождение, другое — распространение. Первое объясняет начало существования Духа, ибо как Сын — от Отца по рождению, так и Дух — от него по исхождению. Распространение не объясняет способа существования, а показывает обогащение и умножение...
Мысль Климента была слишком философичной и не очень доступной для ограниченного ума сторонников франков, поэтому Горазд сказал:
— У нас есть один Бог-Отец — единственное начало всего, что от него исходит, точно так же как солнце — начало лучей, света и тепла. Свет и тепло присущи лучу, как Дух присущ Сыну, и свет принадлежит лучу, как Дух Сыну, но свет, тепло и луч имеют одно начало — солнце. Как луч передает свет и тепло вещественному миру, так Святой Дух через Сына раздает себя всему духовному творению... Перестаньте всаживать в себя меч, все более и более сопротивляющийся этому; перестаньте воевать против Сына божьего, великого евангелиста, от которого, через которого и о котором — все евангелия, перестаньте учить духовному, будучи бездуховными, ибо тогда вы говорите от противного духа!
Люди Вихинга зашумели, кое-кто из них заткнул уши, чтобы не слушать, другие подступили к Горазду с кулаками. Савва хотел было заняться самым толстым горланом, но тут из-за амвона вышел Ангеларий. Его появление заставило противников замолчать и двинуться к выходу. Слава о способности Ангелария обессиливать и укрощать людей повергла их в панику. В общем суматошном бегстве из храма Савва сумел подставить ножку последнему, который, падая, головой сбил толстяка так удачно, что многие попадали и покатились по ступеням храма, а затем разбежались по узким улочкам. Злоба людей Вихинга перешла все границы. На следующее утро они ворвались в дом одного из знатных друзей покойного Мефодия, все разворотили, сломали домашнюю часовню я утащили оклады от икон. Эти нападения участились, а спорам не было конца, они закипали повсюду: на базарах, на площадях, в храмах — везде, где сталкивались сторонники двух церквей и двух архиепископов... Велеград гудел, как разворошенный улей, но если сторонники Вихинга постоянно ходили к князю жаловаться и клеветать, то ученики Мефодия не имели доступа во дворец, а попытки Горазда и Климента попасть к Святополку закончились неудачен. Это ожесточало их, но убеждение в том, что именно они правы, прибавляло сил для борьбы с папскими людьми...Родители уже боялись за детей, которые изучали новую письменность. Приверженцы Вихинга напали на училище, избили Лаврентия, разогнали учащихся, книги вынесли во двор и сожгли. Другая толпа, вооруженная копьями, мечами и палками, попыталась ворваться в монастырь. Братия собралась на стене, и, пока они пели свои псалмы, монастырские слуги и послушники успешно отразили атаку. Немало из приверженцев Вихинга убрались восвояси с разбитой головой или промокшие до нитки — слуги потешались, обливая их водой и кидая в них камнями.
С этого дня братья жили как на войне. В башне над воротами всегда стояла стража. Савва выкопал заржавевшие мечи, оставшиеся с тех времен, когда монастырь был крепостью. Он отбил их, заострил и приготовил для боя. Никто не знал, как пойдет дело, особенно когда ученики Мефодия убедились, что Святополк не думает защищать их. Решимость бороться до конца привлекла к ним сторонников — они стали приезжать в монастырь семьями, чтобы найти тут защиту. В обители уже не хватало места, и люди размещались в хозяйственных постройках. Так неожиданно образовалось странное поселение. Это побудило сторонников Вихинга еще более настойчиво клеветать на учеников Мефодия. Они внушали князю, будто те готовят народ к восстанию против него и знати. И Святополк решил вмешаться. В сущности, он давно решил, кого поддерживать, но теперь хотел выполнить одну формальность: сказать княжеское слово и развязать руки Вихингу и его людям. Князь приказал представителям враждующих сторон явиться на суд. Вечером затрубили рога, чтобы возвестить решение князя, а наутро княжеские вестники поскакали к монастырю, чтобы сообщить эту новость. Суд назначили на следующий день. Всю ночь монастырское братство не спало, обсуждая предстоящий диспут. Лишь Савва молчал. Ему казалось, все это — обман. Опыт подсказывал, что не надо верить княжеским словам. Особенно если ты знаешь, каким путем Святополк занял престол...