Кириньяга. Килиманджаро
Шрифт:
– Не могу, – с грустью ответил я.
– Но почему?!!
– Кто самый мудрый из знакомых тебе людей, Камари? – спросил я.
– В деревне нет мудрее мундумугу.
– Тогда ты должна довериться моей мудрости.
– Но я чувствую себя как тот карликовый сокол, – в ее голосе слышалась печаль. – Он провел жизнь, мечтая о том, как будет парить высоко на крыльях ветра. А я мечтаю увидеть слова на экране компьютера.
– Ты совсем непохожа на сокола, – возразил я. – Ему не давали быть
– Ты не злой человек, Кориба, – грустно сказала она. – Но ты неправ.
– Даже если и так, придется мне с этим жить, – сказал я.
– Но ты просишь смириться с этим меня, – сказала она, – и в этом твое преступление.
– Если ты вновь назовешь меня преступником, – сурово молвил я, ибо никому не дозволено так говорить с мундумугу, – я наложу на тебя таху.
– Что еще ты можешь сделать со мной? – с горечью спросила она.
– Я могу превратить тебя в гиену, нечистую поедательницу человеческой плоти, что рыщет только в ночи. Я могу наполнить твой живот шипами, и каждое движение будет причинять тебе страдания. Я могу…
– Ты всего лишь человек, – устало ответила Камари, – и ты уже сделал самое худшее.
– Чтобы больше я этого не слышал! – сказал я. – Приказываю тебе есть и пить все, что принесет тебе твоя мать, а завтра днем жду тебя в моем бома.
Я вышел из хижины и велел матери Камари принести ей банановое пюре и воды. Затем заглянул в шамба старого Бенимы. Буйвол изрядно потоптался по его полям, погубив урожай, и я принес в жертву козу, чтобы изгнать таху, павшее на его землю.
Покончив с этим, я заглянул в бома к Коиннаге. Вождь угостил меня свежесваренным помбе и начал жаловаться на Кибо, свою последнюю жену. Она стакнулась с Шуми, его второй женой, и теперь они строят козни Вамбу, старшей жене.
– Ты всегда можешь развестись с ней и вернуть ее в шамба ее родителей, – указал я.
– Она стоила мне двадцать коров и пять коз! – возопил Коиннаге. – Ее семья вернет их?
– Разумеется, нет.
– Тогда я не отправлю ее к родителям.
– Как тебе будет угодно, – я пожал плечами.
– Кроме того, она очень сильная и очаровательная, – продолжал он. – Я просто хочу, чтобы она прекратила ссориться с Вамбу.
– А из-за чего они ссорятся?
– Из-за всего. Кто будет носить воду, штопать мою одежду, чинить крышу моей хижины. – Он помолчал. – Они даже спорят, в чью хижину я должен прийти ночью, как будто мое мнение в этом деле никого не волнует.
– А насчет идей они не спорят? – спросил я.
– Идей? – не понял он.
– Которые можно почерпнуть из книг.
Коиннаге рассмеялся.
– Они ведь женщины, Кориба. Зачем им идеи? – Он помолчал. – Да кому из нас вообще нужно особо задумываться?
– Не знаю, – уклончиво ответил я. – Я просто спросил.
– Ты чем-то встревожен, – отметил он.
– Должно быть, виной тому помбе, – сказал я. – Я старик, а напиток, похоже, слишком крепок для меня.
– А все потому, что Кибо не слушает, когда Вамбу говорит ей, как варить помбе. Наверное, мне все же следует отослать ее. – Он посмотрел на Кибо, прошедшую мимо с вязанкой хвороста на гибкой, сильной спине. – Но она так молода и красива. – Внезапно взгляд его обратился к деревне. – Ага! Старый Сибоки наконец-то умер.
– Откуда ты знаешь? – спросил я.
Он указал на поднимающуюся к небу тонкую колонну дыма:
– Вон жгут его хижину.
Я взглянул в том направлении.
– Это не хижина Сибоки, – возразил я. – Его бома западнее.
– Кто же еще из стариков или больных мог умереть в нашей деревне? – спросил Коиннаге.
И внезапно я понял, как понимал, что Нгаи восседает на Своем троне на вершине священной горы – я понял, что Камари мертва.
Я максимально быстро направился к шамба Нджоро. Когда я пришел, мать Камари, ее сестра и бабушка уже пели погребальную песнь, а по их щекам катились слезы.
– Что случилось? – спросил я у Нджоро.
– Почему ты спрашиваешь, когда ты лишил ее жизни? – с горечью ответил тот.
– Я не лишал ее жизни, – сказал я.
– Разве не далее как сегодня утром не ты пригрозил наложить на нее таху? – не унимался Нджоро. – Вот ты его и наложил, и теперь она мертва, а у меня осталась только одна дочь, за которую я могу получить выкуп, и мне пришлось сжечь хижину Камари.
– Кончай тревожиться о выкупах за невест и хижинах и скажи мне, что случилось, иначе ты узнаешь, что такое проклятие мундумугу! – напустился на него я.
– Она повесилась в хижине на полосе буйволиной кожи.
Пять соседских женщин появились в шамба Нджоро и присоединились к погребальной песне.
– Она повесилась в своей хижине? – переспросил я.
Он кивнул:
– Она могла бы повеситься на дереве, чтобы не осквернять хижину. Тогда я мог бы и не сжигать ее.
– Помолчи! – велел я, стараясь собраться с мыслями.
– Она была не такой дурной дочерью, – продолжал Нджоро. – Почему ты проклял ее, Кориба?
– Я не налагал на нее таху, – ответил я, сомневаясь, что говорю правду. – Я лишь хотел ее спасти.
– Так чье же колдовство сильнее твоего? – в испуге спросил он.
– Она нарушила закон Нгаи, – ответил я.
– И Нгаи покарал ее! – в ужасе возопил Нджоро. – На кого из членов моей семьи падет Его следующий удар?
– Ни на кого, – ответил я. – Закон нарушила одна Камари.
– Я бедняк, – осторожно промолвил Нджоро, – а теперь стал еще беднее. Сколько я должен заплатить тебе, чтобы ты уговорил Нгаи принять дух Камари с прощением и сочувствием ей?
– Я так поступлю, и неважно, заплатишь ты мне или нет, – ответил я.