Кирюша из Севастополя
Шрифт:
Сердце Кирюши сжалось.
— Мама, — негромко выговорил он, шагнув к ней навстречу.
Женщина притянула его к себе, порывисто и мягко зажала ладонями голову и принялась целовать запыленные ресницы.
— Сыночек, живой! Морячок мой, сколько передумала, о тебе… — плача от радости, шептала она. — Верила, что придешь, и боялась, что не свидимся. Погляди, что сделали изверги с нашей улицей! В пяти домах всех позасыпало. И откапывать некому. Логвиненковых Бориску и Полину Семеновну осколками убило. Наташеньку всю поранило из самолетного пулемета, когда мы щавель в Золотой балке собирали. Несчастная сиротка…
— А где она? — быстро спросил Кирюша.
— В госпитале. Я ходила до нее в главную штольню. Полдня блукала, пока нашла. Поправляется, только про своих ничего не знает. И пусть не знает. Все спрашивала про Степана Максимовича. Бедный Степан Максимович! Все враз — и жену, и сына, и родной дом потерял. Проклятые немцы… Кирюшенька!..
Исхудалые руки ее опять сжали Кирюшу с такой силой, какую нельзя было и предполагать в них.
Снова в голубизне июньского неба, нарастая с каждой секундой, возник прерывистый клекот.
Подросток встревоженно вскинул глаза.
Стая черных птиц летела из-за холма Исторического бульвара, держа курс на Константиновский равелин, но кто мог предугадать замысел вражеских пилотов?
Мать забеспокоилась.
— Идем! — Она судорожно вцепилась в Кирюшу и подтолкнула его к входу в подвал: — Идем поскорее…
— Вот попадутся кочевникам, так те накостыляют! — спускаясь по изломанным ступеням, погрозился Кирюша. — Ого! Четыре по двести пятьдесят кило, — уверенно определил он, когда вдали один за другим раздались четыре взрыва.
— Какие кочевники? Что ты сочиняешь, Кирюша?
Теперь настала его очередь удивиться.
— Ты не слышала про кочевников? Да про них весь Севастополь знает!
Кирюша присел на устланный мягкой рухлядью, обложенный подушками топчан в углу подвала. Сняв, но не выпуская из рук автомат, он рассказал сначала о случайном визите к зенитчикам кочующей батареи на Приморском бульваре, затем принялся рассказывать обо всем: о вызове в штольню, о неожиданном отпуске, о подаренной книге, о гибели сейнера и своем путешествии по городу.
Мать разрыдалась.
Кирюша замолчал и насупился.
— Не серчай, сынок… Нелегко слышать такое. И разве хотела я поздравлять тебя в этой норе, где и лица твоего как следует не разгляжу? Люди дарят, а мне и подарить нечего.
— Нашла о чем горевать! Что я, без подарка не обойдусь? Где Николка? — спросил он о старшем брате.
— День и ночь в штольне, — проговорила она всхлипывая. — Их артель вместо кроватей и утюгов теперь гранаты и мины делает. Позавчера прибегал, паек принес. Я наказала ему сходить в порт и спросить про тебя. А то все одна и одна. Соседи поуходили кто куда…
Кирюша молчал. Слезы навертывались на глаза от жалости к матери, которой он был бессилен помочь.
Мать поняла его.
— Меня утешать не надо, Кирюша, — сказала она, заглянув ему в глаза. — Только себя береги.
Дрожащими пальцами она гладила его стриженую голову, ласково и настойчиво проводя по шершавой коже, будто стараясь стереть с нахмуренного лба Кирюши раннюю продольную морщинку.
Он осторожно развел ее руки.
— Надо итти, мама. Поцелуй за меня Николку. А это сховай подальше, — указал он на книгу и картину.
— Уходишь?!
Кирюша нерешительно нахлобучил фуражку.
— Да ведь пока доберусь — стемнеет, а мне еще в штольню явиться за назначением. Двести второй погиб…
— И опять на корабль, на лайбу? Сколько раз тонул…
— Разве я не моряк больше? — обидчиво сказал он и привычно нацепил автомат.
Горестный вздох матери камнем придавил сердце.
— Своей головой думаешь, сынок, — тихо говорила она, — это хорошо, но мне-то не легче. Все равно покоя не будет, пока не вернешься… Ой, как придется вам уходить! Говорят люди, что Мекензиевы горы сдали. Верно это?
— Правда, — понурясь, кивнул Кирюша и просяще сказал: — Ты, мама, тоже уходи. В Камышовую. Там корабли принимают эвакуированных. Возьмут до Новороссийска или до Туапсе, а потом обратно приплывешь.
Она покачала головой.
— Нет, дорогой. Где мои сыны жизнью рискуют, там и я буду, пока жива. И не уговаривай. Где бы ты ни был, знай: жду тебя в Севастополе.
Припав к нему крепким поцелуем, она долго не разжимала рук.
— Я приду, мама. Завтра приду…
Кирюша насилу разомкнул ее объятье, медленно вскарабкался по ступеням и, не оглядываясь, пошел вверх по Мясной.
Путешествие через горку
Хотя обратный путь к пристани и оказался не легче, но занял меньше времени, чем дорога домой, потому что Кирюша избрал сокращенный маршрут — через Владимирскую горку. Пересечь ее было бо?льшим риском, нежели пройти у ее подножья мимо Приморского бульвара по улицам Фрунзе и Ленина либо по улице Карла Маркса, которая вторым полукольцом охватывает центральную часть города.
Самолеты с черными крестами на фюзеляже и свастикой на хвостах коршуньем вились над Владимирской горкой. Стоило показаться на ней случайному прохожему, как вражеский летчик швырял машину вниз и строчил из пулемета даже по одному человеку.
Кирюша отважился на путешествие через горку, как только узнал о событиях у Константиновской бухты…
Он вылез из укрытия под перекрестком улиц, куда его загнала бомбежка, и направился к Приморскому бульвару, но тут внимание его привлекли близкие разрывы снарядов. Снаряды ложились где-то совсем неподалеку и, судя по отголоскам разрывов, скорее всего на бульваре.
Раненый боец, шедший оттуда в подземный госпиталь на перевязку, вкратце рассказал о происшедшем.
Судьба Константиновского равелина окончательно решилась в часы, проведенные Кирюшей у матери. С утра до полудня немцы забрасывали равелин крупными фугасными бомбами, долбили его стены снарядами из тяжелых орудий, а к полудню обрушили на немногочисленный, измотанный гарнизон крепости свежие подразделения автоматчиков и танки. Ожесточенный бой, перейдя в беспощадные рукопашные схватки, длился четыре часа с лишним, после чего артиллеристы береговой обороны и морские пехотинцы, взорвав батареи, отступили к взморью.