Кисельные берега
Шрифт:
– Слушай, давай мотать отсюда! Да побыстрее! Ну! Чего застыл?
Спальчик, остолбенев, в немом ужасе смотрел ей за спину.
– Вот вы где, родимые, - проскрипел оттуда ласковый голос. – Вот она моя гусятинка парная-разварная…
Кира обернулась…
– Вот вы где, глупое, жадное, безмозглое ворьё! – гостеприимный хозяин лесного дома стоял с топором в руке всего в десятке шагов. И не торопился: теперь-то перевес на его стороне – девчонка и ребёнок, обманувшие и ограбившие Жана-кровавого мясника, от него не уйдут. О да… И не таких учили…
И
– Надевай сапоги, - прошептала Кира одними губами. – Быстро…
Сообразительный мальчишка не стал себя упрашивать. Дрожащими руками он натянул обувку на грязные пятки и - был таков! Только вихрь, им оставленный, мотнул тонкой осиновой порослью, крутнул лесным мусором и… отшвырнул людоеда, приложив его спиной о крепкий дуб. Топор отлетел прочь, сверкнув отточенным, острым, как бритва, лезвием, в первом утреннем луче, неожиданно ворвавшемся в сонный лес сквозь случайную лазейку меж стволов деревьев.
А Людоед, стёкши по стволу на землю, хыкнул как-то придушенно и беспорядочно завозил руками и ногами по земле, словно перевёрнутый на спину жук.
Кира быстро огляделась: ни Спальчика, ни сапог, ни – конечно же! – мешка с золотом. А этот малявка не промах, своего не упустит…
Под дубом кряхтел контуженный маньяк, стремясь подняться на четвереньки…
Изо всех сил сжав кулаки – так, что местами обломанные, местами отросшие ногти впились в ладони – Кира бросилась к упавшего топору. Схватив его и раскрутившись вокруг себя, она запулила страшное оружие так далеко в чащу, насколько хватало силы инерции. А после – бросилась бежать.
Куда? Этот вопрос у неё почему-то даже не возник. Она неслась со всех ног – откуда только прыть взялась? – к оплывшему выворотню, где дожидались своего многомудрого братца и взрослую фройлян голодные, брошенные, напуганные дети.
– Ганс! – просвистела она лёгкими, падая грудью на край ямы. – Живо! Детей… выволакиваем и… бе…жим… отсюда!..
Мальчишки, привыкшие за последнее время не задавать лишних вопросов, побросали наверх младших, выбрались сами и, волоча их за руки – сонных и перепуганных – ломанулись куда глаза глядят.
– Стойте! – Кира дышала тяжело, в груди горело и посвистывало. – Пока мы окончательно не заблудились… Кажется, - она махнула рукой – тропа должна быть в той стороне…
Ганс, не возражая, послушно развернул своих гавриков в указанном направлении и ломанулся сквозь кущи, прокладывая дорогу.
Глава 25
Как ярок лунный свет! В его лучах
Порхают и резвятся мотыльки!
Немного им осталось.
Там же.
В лесу кто-то плакал.
Жалобно, тоненько, нудно – видимо, давно. Казалось, что и сам плакальщик задолбался извлекать из себя звуки и слёзы, но упорно пыжился. Как ребёнок, которому уже не плачется, но поскольку вожделенного чупа-чупса добиться так и не удалось, он продолжает выдавливать из себя неубедительные рыдания.
Кира потёрла виски пальцами – от голода, пережитых волнений и жары болела голова.
– Ганс! – она толкнула спящего подростка. – Ганс, проснись!
Тот заморгал недоумённо совсем детскими спросонья глазами.
– Слышишь?
Мальчишка приподнялся на локтях, ещё не до конца очнувшись от полуденного сна и не совсем уразумев чего от него требуется…
… Беглецы успели уйти далеко. Выбравшись из выворотня, достаточно быстро отыскали тропу. Но идти по ней в открытую остереглись: мучились, тащась по целине и кустам вдоль дороги, стараясь не терять её из виду, всё время высматривая в прогалах ветвей.
Поспешать по буеракам было тяжело даже взрослым, что уж говорить о малышах. Но страх – лучший погонщик, он пришпоривал их с силой объездчика диких мустангов. И людоедово меню, спасая свои маленькие жизни, неслось вперёд без жалоб, нытья и привалов.
Лишь ближе к полудню усталость, жажда и разморный зной доконали путников. Пошатываясь, с трудом переставляя ноги, они отыскали себе укромные заросли и попадали замертво. Кира осталась сторожить.
Она бы, конечно, тоже не прочь была отключиться на пару часов, но кого тогда ставить в караул? Ганса? Фрица? Не внушал ей их замученный вид уверенности в неусыпной бдительности. Именно поэтому, - сакцентировала она сердито для самой себя, - сторожить буду я! А вовсе не потому, что мне жаль противных спиногрызов…
Но и сама дала слабину, начав вскоре клевать носом. Пока не вывели её из тягостной дремоты заунывные, нескончаемые подвывания.
Ну что это за плач? Кто здесь ещё, кроме них, ошивается? А вдруг это… - ну, не людоед, конечно! – но… кто-то из его дочерей, к примеру? В качестве приманки? Фу, глупости! Если он шёл за ними всё это время, знает где они – к чему манок? Давно бы их порешил грубым образом, да и дело с концом…
Может, просто кто-то заблудился? А ты тут фантазируешь избыточно на людоедскую тему…
– Слышишь?
Ганс потряс головой, прогоняя сонный морок, прислушался… Посмотрел на Киру.
– Ну что? – спросила она, вновь потерев виски. – Тикаем? Или, наоборот, затаимся пока?
– Может, посмотрим для начала?
– Сбрендил? Мало тебе неприятностей? Сиди уж на месте, герой…
– А если это Спальчик?
Кира недоверчиво прислушалась.
– Да ну… Он что, умеет плакать?
Ганс, насупившись, подтянул ноги и сел.
– Ладно тебе, не агрись! – хмыкнула девушка. – Спальчик… Спальчик ваш давно королю реверансы отвешивает и кубышку свою у южного угла королевских конюшен прикапывает. У него ныне дела поважнее, чем по лесам с рыданиями блукать…