Кисейная барышня
Шрифт:
– - Хорошо, деточка... Я улягусь тогда на полу,-- согласилась гувернантка и пошла за ширму, где стояла ея кровать.
Это великодушие тронуло Зиночку, она повернулась и пошла -- ея комната была рядом. Милочка только спала и занималась в комнате гувернантки, а день перебивалась, где придется. Все это делалось для того, чтобы у Зиночки была своя отдельная комната. Благодаря присутствию Милочки, комната гувернантки походила на кладовую -- здесь стоял лишний гардероб, кровать помещалась у письменнаго стола, а на стенах были развешаны Милочкины платья. Зато у Зиночки было совсем просторно, и низенькая спальная кроватка так кокетливо пряталась за настоящей японской ширмочкой, которую ей подарил отец в день рождения. Войдя в свою комнату, Зиночка опять остановилась и все прислушивалась, не донесется ли какой звук из залы. M-lle Бюш застала ее именно в этой позе и начала раздевать, как маленькую. Это движение заставило Зиночку проснуться от своего столбняка -- ей вдруг сделалось совестно, что гувернантка взяла на себя роль горничной.
– - Нет, я сама...-- проговорила девушка, освобождаясь от скользивших по ней маленьких рук гувернантки.-- Да, я сама...
M-lle Бюш не стала спорить, а только притворила плотнее дверь и ушла за ширму приготовлять постель, как это делала каждый вечер Дарья. Когда Зиночка, совсем раздетая, в одной кофточке, сидела на своей кровати. гувернантка крепко ее обняла и еще раз поцеловала. На глазах у молодой девушки были слезы, а грудь так и ходила от сдерживаемаго волнения. Оне не сказали друг другу ни одного слова, но Зиночка все поняла, поняла сразу -- и зачем мама так ужасно кричала, и зачем папа был такой жалкий, и зачем Дарья плакала, и зачем m-lle Бюш по-матерински крестила и целовала ее. В девушке проснулась женщина... Когда гувернантка на цыпочках вышла из комнаты, Зиночка заплакала. Ей вдруг сделалось и больно и обидно вот именно за эти ласки посторонней женщины, которая пожалела ее и сестру. Да, она добрая, эта m-lle Бюш, а Зиночка постоянно делала ей неприятности и даже иногда доводила до слез своим упрямством. О том, что происходило в зале, у фортепиано, она старалась не думать: это было что-то такое ужасное и неприличное, что заставляло ее краснеть в темноте... А она так любила отца, который баловал ее и не отказывал ни в одной прихоти. Один шаг -- и этого отца не стало. Был другой человек -- жалкий, несчастный гадкий, Зиночка со здоровым инстинктом созревшей девушки сразу стала на сторону матери и понимала ея горе. Эта мысль вызывала у нея новыя слезы, и она отчетливо видела нежную сцену: ей хотелось убежать к матери и заплакать на ея груди. Воображение рисовало ей эту сцену со всеми подробностями... "Бедная мама, бедная мама!" -- шептала Зиночка, пряча голову в подушки.
Ах, какая это была ужасная ночь!.. Весь дом замер, и мертвая тишина нарушалась только колотушкой караульщика под окном. Итти сейчас к матери Зиночка побоялась, хотя уже встала с постели и подошла к двери -- в зале теперь темно, а там еще нужно пройти гостиную и столовую. Да и что она могла сделать?.. Мать и без того встревожена и будет совсем убита, если узнает, что она, Зиночка, все видела... Малодушный страх перед темнотой неприятно подействовал на девушку, и она назвала себя словами Бржозовскаго: "кисейная барышня". Еще к первый раз она поняла обидный смысл, скрытый в этой кличке: кисейная барышня боится всего и не умеет ничего делать... В первый раз Зиночка взглянула на себя со стороны, выделившись из всей остальной обстановки, и горькое, нехорошее чувство шевельнулось у нея в душе.
Да, кисейная барышня!.. А в ушах еще стоит шальной опереточный мотив и гул расходившейся из театра толпы, и пьяное лицо Татаурова лезет в глаза. "Здравствуйте, барышня"... Не следовало ему подавать руки. Зиночка по пути припоминала, как Татауров, бывая у них, гадко щурил глаза, когда Дарья подавала ему кофе, и шептал что-то Бржозовскому, вероятно, что-нибудь пошлое, потому что тот всегда сомнительно улыбался. Как все это гадко... Зиночка теперь ненавидела Дарью, из-за которой все в доме перевернулось вверх дном, и она, Зиночка, почувствовала себя одинокой. Да, она одна, совершенно одна и никому не может сказать всего, что сейчас думала, не может сказать, что понимает все.
Ночь была без конца, зимняя длинная ночь. Зиночка все ворочалась на своей постели и не могла заснуть. Если мама уедет завтра,-- и она с ней... Эти стены давили ее.
III.
Утром на другой день, когда Зиночка проснулась, в доме стояла мертвая тишина, и первая мысль, которая пришла ей в голову, была та, что все еще спят, и она первая выйдет к чаю в столовую. Папа так любит, когда она ему сама наливает чай,-- он в это время просматривает газеты. Радостная и веселая, Зиночка уже спускала ноги с кровати, как вдруг что-то кольнуло ее в самое сердце и она вспомнила про вчерашнее -- не было больше ни прежняго папы ни прежней Зиночки... Но, вместе с тем, при дневном свете Зиночка уже не чувствовала вчерашняго безсильнаго страха и принялась быстро одеваться, одеваться сама, без помощи Дарьи. Она выбрала самое простенькое платье, зачесала волосы гладко-гладко и вышла в столовую. В конце большого стола сидели одни мальчики и пили чай под строгим надзором няни Ермиловны.
– - Зиночка, мама больна.
– - Зиночка, папа уехал...
– - Тише вы, пострелы!-- крикнула на них Ермиловна.
Дети весело переглянулись и сдержанно хихикнули; их занимала теперь ворчливая строгость няньки и вообще новость положения. Старшему мальчику, Саше, было семь лет, а младшему, Коле, всего четыре года,-- "совсем еще несмысленочки",-- говорила о них в припадке нежности Ермиловна. Зиночка любила больше Сашу, который напоминал отца и лицом и складом своей маленькой фигурки. Наскоро выпив свою чашку чая, Зиночка думала о том, что ей делать. А делать что-нибудь нужно: отец уехал, мать больна; следовательно старшей в доме осталась она одна. Да, что же делать?
– - Саша, ты приготовил уроки?-- неожиданно для самой себя спросила Зиночка.
Мальчик с удивлением посмотрел сначала на нее, потом на Ермиловну, и нехотя ответил:
– - При-го-то-вил...
Тон этого ответа обидел Зиночку, но она сдержалась и с серьезным лицом начала разспрашивать, что задано, когда, к какому сроку. Саша удивлялся все больше и, отвечая, толкал братишку в бок, пока тот не расхохотался неудержимым звонким детским смехом.
– - Это что такое?-- вскипела гневом Зиночка.
Саша дерзко посмотрел ей прямо в глаза и спокойно ответил:
– - Ки-сей-ная ба-рыш-ни... Вот что!..
Первым движением Зиночки было схватить грубияна за ухо, но Ермиловна загородила его. Трудно сказать, чем окончилась бы эта горячая сцена, если бы в дверях столовой не показалась m-lle Бюш. Одно ея появление сразу утишило всю бурю, и грубиян Саша не знал куда девать глаза. Ермиловна тоже вся сежилась, когда "губернантка" посмотрела на нее.
– - Саша, ты сейчас попросишь извинения у Зинаиды Игнатьевны,-- просто проговорила гувернантка.-- Скажи: "я дерзкий и нехороший мальчик"...
Саша надулся, покраснел и, стиснув зубы, упорно молчал.
– - Оставьте его, m-lle,-- вступилась уже сама Зиночка, но встретила такой красноречивый взгляд, что замолчала на полуслове.
– - "Я дерзкий и нехороший мальчик"...-- повторяла m-lle Бюш, пристально глядя на Сашу.
Мальчик по слогам должен был повторить продиктованное извинение, и потом уже его отпустили с миром в детскую. M-lle ласково посмотрела ему вслед и заметила просто, как всегда:
– - Никогда не следует спускать подобных шалостей, потому что из мелочей, как из зерна, развиваются большия глупости.
– - Что мама?-- спрашивала Зиночка, когда оне остались вдвоем.-- Мне можно будет сейчас пройти к ней?
– - Ни сейчас ни потом, моя милая... Нужно будет подождать, когда она сама позовет кого-нибудь из детей,-- ответила m-lle Бюш довольно сухо, что удивило Зиночку.
Вопрос о неожиданном отезде отца вертелся у нея на языке, но по лицу гувернантки и по тону ея голоса она поняла, что теперь этого не следовало спрашивать. Зиночку приятно ободрило, что m-lle Бюш была такая же, как всегда -- так же аккуратно села свой утренний сухарик, так же спокойно осмотрела ея костюм, так же невозмутимо разобрала номер к номеру принесенную почту, точно вот сейчас выйдет папа, сядет к столу и начнет читать газету. Правда, не было Дарьи, которая безтолково бегала в это время с заплаканным лицом. Однако что же делать Зиночке? Если разучивать сонату, то разбудишь мать; если ехать к модистке примеривать зимнее платье, то m-lle Бюш некогда... Оставалось итти в свою комнату и дочитывать начатый роман Поля Буржэ. Безучастность к ея положению даже обидела Зиночку. В самом деле, почему m-lle Бюш так заботится о маленьких, ничего не понимающих детях, а ее оставляет совершенно одну? Зиночка отправилась к себе в комнату, посмотрелась в зеркало, привела в порядок разбросанныя на столе книги, отыскала свой французский роман и села с ним к окну. Но и роман не читался,-- глаза только механически пробегали строчку за строчкой, а мысль работала отдельно. Зиночка бросила роман; ей было душно в своей комнате, а в душе нарастала и нарастала жажда высказаться, разделить свое горе с живым человеком, наконец просто поплакать вместе. Но она была одна, и только котенок сладко спал на ея постели. Отодвинув заветный ящик в письменном столе, Зиночка занялась пересмотром разных записных книжек, валявшихся здесь без всякаго толка. Вот голубая бархатная книжка, назначенная для стихов, и на первой странице уже есть заголовок перваго стихотворения: "На смерть подруги". Это была целая элегия, к несчастью, оборвавшаяся на седьмом стихе: "Когда смотрю я вдаль лазурной мглы и море шлет к моим ногам приветные валы, в моей душе встает тот образ милый, который не исчезнет даже за моей могилой..." Пробежав стихи, Зиночка сморщилась,-- слишком уж по-детски да и какия-то глупыя повторения: "моим ногам", "моей душе", "моей могилой". Вообще глупо. Вырвав листочек с элегией и разорвав его в клочки, Зиночка на новой странице с особенной тщательностью вывела заголовок: "Дневник кисейной барышни", а потом мелким почерком: "Вместо предисловия". Повертев в руках перо, она приступила к делу. "Мне хотелось бы возстановить,-- писала она своим красивым, размашистым почерком,-- репутацию именно этой кисейной барышни, которую совершенно напрасно опорочили разные семинаристы. В ней есть свои хорошия качества и даже маленькия достоинства, которыя хороши уже тем, что она сама не сознаёт их, как, например, самопожертвование. Конечно, это слово покажется смешным некоторым скептикам (читай: Бржозовский), но ведь кисейная барышня составляет золотую середину. Да, она немножко легкомысленна и, как уверяют, очень глупа, потому что играет "Пробуждение льва", "La priere d'une vierge", любит сладкое, боится дурных снов, требует, чтобы ее смешили, пишет стихи, плачет над упавшим в воду котенком... Как видите, целый ряд самых страшных преступлений, когда кругом идет борьба за существование и требуется только один благоразумный. эгоизм".