Кисть и пистолет. Мое сердце пусто
Шрифт:
А я ведь уже сняла с себя все мокрое. Какой там холод – от него жаром пышет. Бормочет что-то. Не успела опомниться, как мы уже лежали на моем брошенном платье. В первом сексе, когда его не ждешь и не желаешь, ничего приятного. Сначала боль. Потом терпела его, пыхтящего. Никаких мыслей, только желание: «Скорей бы это кончилось». А Билл, закончив, с досадой говорит:
– Ты как колода, никакого движения.
Потом, осмотревшись, добавил:
– Так ты еще целка была? Надо же… Хоть бы сказала.
Но я, не отвечая, выскочила из палатки. Бросилась к воде, не обращая уже внимания, что голая. Нет, не топиться, просто обмылась. Выгнала его из палатки, переоделась:
– Все, мы уезжаем.
– А занятия? Ты же хотела завтра
– Хотела… раньше. Сейчас уезжаем.
Вернулись, когда еще и десяти не было. Удивленной Ребекке только сказала, что место не понравилось.
Помирились через два дня. Как его винить, все-таки он мужчина. Как иначе он мог реагировать на близость голой девушки? Все-таки у меня, кроме него, нет хорошо знакомых парней. Еще через некоторое время он стал приходить ко мне в спальню каждую неделю. Не могу сказать, что просто терпела его. Нет, временами даже хотелось, чтобы скорее пришла суббота, обнять его, забыть на некоторое время о кафе, о красках, обо всем, чем жила неделю.
Но когда он предложил все-таки съездить на Спенсер-Крик, категорически отказалась. Поехали в другое место. Там я делала эскизы почти целый день. К концу месяца скомпоновала маленькую картину в масле. Билл уговорил меня выставить ее и три акварели из тех, которые он когда-то назвал «средненькими» в прибежище художников Warehouse 521.
Честно говоря, никто из моих знакомых не обратил на мое «творчество» никакого внимания. Но из трех акварелек две купили – купила женщина средних лет, сказала, что повесит в спальне умершего мужа на месте «пошлых», как она выразилась, голых баб. Ну что ж, хоть так они кому-то пригодились. С гордостью положила в сумочку 75 долларов. На пять долларов пришлось сделать скидку за пару. Галерея не взяла с меня комиссионные, хозяйка посмеялась, что это, мол, первый блин. На эти деньги Билл заставил меня купить хорошее шампанское, пирожные, фрукты. Устроили у Ребекки маленький праздник. Ребекка искренне радовалась за меня, даже предложила выставить свой портрет на продажу. Кажется, она серьезно это предложила, хотя и не без внутреннего сомнения. Много раз говорила, что портрет ей нравится. Шутя сказала ей, что нарисую новый и его-то продам. Шутила, конечно, но потом всерьез засела за портрет Ребекки маслом. Решила повторить композицию акварельного рисунка, поэтому сначала работа двигалась быстро. Но потом я запуталась с цветами ее юбки. Сначала хотела приглушить цвета, сделать более серьезный вид – показалось скучно. Вернулась к ярким краскам, но немного размыла очертания роз, добавила складки на бледно-голубой юбке. Показала Биллу. Он смотрел долго:
– Знаешь, что-то не пойму. С одной стороны – вульгарно. Оксюморон какой-то: сморщенная старуха и кричащие розы на нелепом фоне. С другой стороны – мне нравится. Сам не пойму, что именно нравится. Возможно, то, что несколько невнятная и в тоже время кричащая юбка оттеняет подчеркнуто детализованное лицо. Заканчивай фон, но не испорть старуху. Не нужно вставлять еще одно кричащее пятно.
Работала полные две недели. Чувствовала, что теперь это можно назвать работой. Это не игра, не штудии – это работа. Жалко только, что нельзя эту картину подарить Ребекке. Показала ей, она поахала, потом сказала, что акварели ей вполне достаточно. Я ведь должна выставить ее, показать всем. Билл тоже посмотрел окончательный вариант, сказал только: «Не испортила». Но выставила ее уже в следующем месяце.
Глава VI
Август
Роберт
В Орегоне помимо моей родины Бивера имеется еще и Бивертон, и Бивер-Марш, и, кажется, Бивер-Крик. Вообще, наш штат называют бобровым. А в США более пятнадцати Биверов в разных штатах. Наверное, когда-то везде добывали бобров. И мой Бивер – один из самых маленьких, просто поселок.
Приземлился в Портленде. В свое время упомянул Юджин для Роуз просто так. Из Юджина до отцовского Бивера очень далеко. Да и из Портленда нужно проехать сотню миль. Но не ждать же автобус, тем более что прямых автобусов нет, нужно ехать с двумя пересадками. Даже таксист поехал безо всякой охоты. Когда наша машина остановилась у дома, разнервничалась собака. На ее лай вышла Кэтрин, ахнула, увидев меня, бросилась на шею, потом отодвинулась, осмотрела:
– Так изменился… Совсем мужиком стал.
Неужели я так поправился за последние годы? Но возражать не стал.
– Зато ты, Китти, совсем не изменилась! Такая же красивая.
Не стал говорить «стройная». Все равно не поверит, что искренне. Раздобрела, одета слишком по-домашнему.
– Не болтай, какая уж там красивая… Двоих детей родила, двоих мужчин нужно кормить. Совсем нет времени за собой следить.
– А где отец и Джон? В лесу?
– Где же им еще быть? Но отец должен вечером приехать. Иди, искупайся с дороги, а я тебе приготовлю обед.
Я еще не сел за стол, когда соседка привела малыша Альберта из детского сада. У нее дочка ходит в тот же маленький детский сад, в котором всего лишь восемь детей в возрасте трех-четырех лет. Бертик застеснялся меня, смотрит исподлобья. Не подумал, ничего не привез мальчикам. Даже стыдно стало. За стол сели втроем – старший сын еще не приехал из школы. С удивлением узнал, что старшего мальчика назвали Роберт. Подумал, что в честь меня, но Кэтрин напомнила, что так звали деда по матери. Через час пришел и он. И снова Кэтрин накрыла для него стол. Робби – его тоже так зовут дома, как меня когда-то – совсем не стеснялся меня, сразу заявил, что тоже пойдет в морпехи, как я, дядя Джорди и дед Адам. Оказывается, Кэтрин рассказывала ему обо мне. Потом мальчики ушли в свою комнату, а мы остались с Кэтрин на кухне.
Отец приехал перед закатом, мы уже переговорили с Кэтрин обо всем, то есть она все время что-то делала и непрерывно говорила. Я рассказал только о том, что работаю по специальности, в службе безопасности. И это была почти правда. Ведь я целый месяц заботился о безопасности Ицика.
Отец нисколько не проявил радости, увидев меня:
– Явился, с чего это? Деньги, что ли, потребовались?
– Обижаешь, отец. По вам всем соскучился. А насчет денег… вот хочу оставить у тебя еще десять кусков капусты.
Это вылетело из меня непроизвольно, очень обидными показались слова отца. Не собирался отдавать на хранение деньги. Ну, уж как получилось. Принес свой кейс, вынул одну пачку, причем показал и вторую, отдал пачку отцу:
– Положи и эти на хранение.
Отец не проявил никаких эмоций, молча забрал деньги, но потом не сдержался:
– Кстати, твои бумаги сейчас оцениваются в сто десять тысяч. Я вложил в акции приличных компаний.
А Кэтрин всплеснула руками:
– Ой! Я же тебе спасибо не сказала за деньги, которые ты мне подарил на свадьбу. Отец о них сказал, только когда мы с Джоном вышли из церкви. Нам они очень пригодились. Ведь Джон в армию не пошел, у него после школы ничего, как и у меня, за душой не было. Хорошо, отец настоял, чтобы мы у него жили. И взял Джона к себе работать.
Обняла меня, потом отодвинула голову, посмотрела на выражение моего лица. Что она там могла увидеть? Не позволяю себе никаких гримас – как иначе играть в покер? Вздохнула, поцеловать хотела в щеку, но попала только в подбородок:
– Совсем ты от нас отстранился!
Вот так и узнал все. А то непонятно было, почему Кэтрин с Джоном остались жить с отцом. Но оказывается – не все узнал… Когда совсем стемнело, мы вышли с отцом во двор, сели за стол на веранде. Отец захватил с собой начатую бутылку кукурузного бурбона и два стакана с толстым дном; Кэтрин вынесла следом нарезанную ветчину, тарелочку с зеленью, хлеб, посмотрела неодобрительно на отца, но ничего не сказала. А отец плеснул в оба стакана, поднял свой, посмотрел на уровень, чуть добавил, сделал глоток. Поставил стакан на стол: