Китаб аль-Иттихад, или В поисках пентаграммы
Шрифт:
Чтоб вместо золота недруг бессильно сгребал песок.
Война — забава безумца, и бремя мудрых — война,
Спасется тот, кто погибнет, повсюду разя порок.
Стремится в черное время мудрец не себя сберечь,
А лишь в себе добродетель — Аллаха лучший цветок.
Касьще Али Мансура внимай без боязни, друг,
Ведь заповеди ислама — ее чистейший исток.
Не успел я закончить чтение, как снова еще громче заревели трубы, сразу заглушив все прочие звуки, и я ощутил, как задрожала почва под моими ногами в такт размеренной поступи приближающихся полчищ противника. Через несколько минут стебли тростника захрустели, подминаемые ногами зинджей, и мы увидели перед собой плотные ряды врагов. Их лица были искажены беспричинной злобой, рты беззвучно раскрывались, так как рев труб заглушал их воинственные вопли. Размахивая мечами, они бросились на нас, и началась рубка. Отбивая удары сразу нескольких противников, я уже не успевал замечать, что происходит вокруг. Трубы смолкли, и сразу стал слышен монотонный шум сражения, в котором выделялись лязг оружия, вопли боли и торжества, хрип умирающих, хруст ломаемого тростника и всплески влаги под ногами.
щитом и клинком меча сыпавшиеся на меня удары, не в силах улучить момент для ответного выпада. Наконец мне удалось ловко увернуться от удара одного из противников, и он рубанул пустоту, повернувшись по инерции вполоборота ко мне. Я тут же поразил его острием меча в шею, не защищенную кольчугой, и он рухнул лицом вниз, подмяв под себя стебли тростника. Его падение позволило мне выиграть доли секунды, которых оказалось достаточно, чтобы оторваться от трех наседавших на меня зинджей и напасть на четвертого. Забросив свой щит за спину, я сжал рукоятку меча обеими руками и нанес удар такой силы, что разрубил щит, которым враг прикрывался, отсек ему руку и развалил туловище от плеча до пояса. Когда он тяжело повалился навзничь, я обернулся к трем другим противникам. Впрочем, их оставалось уже двое — третий, лежа в грязи, отбивался от волка, который напал на него сзади, повалил и теперь, рыча, старался перегрызть ему горло. Мною овладела такая же звериная ярость, я уже не думал о том, что меня могут ранить. Вращая меч над головой, я пошел прямо на врагов, пренебрегая защитой и лишь выбирая момент для единственного сокрушительного удара. Зинджи попятились в страхе, один из них при этом запнулся о мертвое тело и упал, а второй с бешенством отчаяния сделал выпад и нанес мне удар в грудь. Йеменский панцирь вместе с талисманом Алидов спасли меня, а в следующий миг мой клинок наискось врезался в искаженное злобой и ужасом лицо врага, которое тут же обагрилось кровью и исчезло из поля моего зрения. Споткнувшийся зиндж поднялся на ноги, но волк, уже задушивший к этому времени одного из моих противников, вцепился клыками в его руку с мечом и снова его повалил. Мерзавец делал отчаянные попытки высвободиться, но я подошел и наступил ногой на его лицо, так что оно погрузилось в бурую от крови болотную жижу. Зиндж замолотил по воде пятками, поднимая тучи зловонных брызг, и вцепился в мой сапог свободной рукой, но я все глубже вдавливал его голову в ил. Заурчали пузыри, обильно вырываясь из–под моей подошвы, затем они стали реже, а вскоре и вовсе иссякли. Еще один враг стал назиданием для поучающихся. Воспользовавшись минутной передышкой, я огляделся. Поодаль Константин, вооружившись бревном, которое было занесено в тростники половодьем, крушил боевые порядки зинджей, одним махом сметая по полдюжины врагов. Виктор, сидя на груде неприятельских трупов, заботливо перевязывал Дмитрия Быкова, у которого вражеская стрела оторвала мочку уха. Дмитрий торопливо докуривал самокрутку и в перерывах между затяжками поносил зинджей последними словами. Вадим Цимбал, подбадривая товарищей, наигрывал на своей флейте веселые одесские мелодии. На моих глазах он быстро сунул флейту за пазуху, выхватил кистень и этим кистенем уложил какого–то прыткого зинджа, прорвавшегося к нему с секирой. Затем он как ни в чем не бывало вновь достал флейту и продолжил игру: в портовых кабаках Лимы и Кальяо ему также приходилось бывать в недурных переделках.
Понеся немалые потери, ряды зинджей отхлынули. На наших глазах противник стал проводить перегруппировку — потрепанные отряды отходили в тыл, а их место занимали свежие, рвавшиеся в бой. Мы видели, как враги потрясают оружием, и слышали, как они выкрикивают в наш адрес страшные угрозы. Я принялся вытирать меч о полу халата, Константин выпустил из рук свое смертоносное бревно. Только теперь я ощутил, как я устал. Было ясно, что нам просто не хватит сил на еще одну такую схватку, и враги сомнут нас, подавив числом.
«Приор, смотрите!» — воскликнул вдруг Дмитрий. Я повернулся. Его перст указывал в ту сторону, где за тростниковой чащей искрилась на солнце широкая гладь реки Карун. Я не поверил своим глазам: вдали явственно виднелись мачты нескольких кораблей и столбы черного дыма, поднимавшиеся вверх в знойном неподвижном воздухе. Суда быстро приближались. Некоторое время тростник скрывал их движение от взглядов наших врагов, что было очень кстати: иначе зинджи попытались бы покончить с нами до их подхода и, вероятнее всего, преуспели бы в этом. С широкой улыбкой Виктор подбежал ко мне, лавируя между трупами, и шепнул на ухо: «Андрюха, мы спасены! Это Магистр с маркизом!» Я устало улыбнулся ему в ответ. «Радоваться будем, закончив дело», — промолвил я. «Да», — согласился Виктор и вернулся на свое место, где один из волков терпеливо ждал его, чтобы закончить перевязку раненой лапы.
Флотилия приближалась. Теперь и зинджи заметили ее и, застыв в замешательстве, пытались понять, кто же это — друзья или враги. Вадим Цимбал с радостной улыбкой протянул мне свой бинокль, и в окуляры я отчетливо увидел на борту флагманского крейсера надпись «Михаил Бренк», сделанную золотой славянской вязью, а на мачте — развевающийся андреевский флаг. Крейсер спустил на воду шлюпки, но артиллерия его молчала. Я догадался, что орудия отказали по той же таинственной причине, что и мой пистолет в Калькутте месяц назад. Когда я навел бинокль на переднюю шлюпку, меня охватила дрожь радости: на носу стоял маркиз в форме капитана первого ранга русского флота и вглядывался через бинокль, казалось, прямо мне в лицо. Рядом с ним, опираясь коленом о борт лодки, в позе, выражающей нетерпение, застыл Вадим Степанцов. На нем была мичманская форма, а в руках он сжимал винтовку с примкнутым штыком, как и все остальные матросы. Следом за крейсером кильватерной колонной двигались канонерка «Бобр» и транспорт «Березина». Транспорт, впрочем, остановился в отдалении, там, где берег был менее заболочен, и сбросил на берег сходни. Я видел, как по этим сходням начала высаживаться кавалерия, причем всадники не вели коней под уздцы, а лихо спускались вскачь, не слезая с седел. Шлюпки тем временем достигли кромки тростников, и их днища с чавканьем впечатались в толщу ила. Матросы, не раздумывая, стали прыгать в болотную жижу, подняв винтовки над головой. По пояс в воде они брели к береговой тверди, подминая и топча стебли тростника. Высадка происходила на некотором расстоянии от нашего левого фланга — соответственно, на правом фланге войска зинджей. «Живей, живей! Шевелись, ребята!» — доносились команды маркиза на чистейшем русском языке. Когда все матросы, числом около двух рот, высадились на берег, достигли твердой земли и построились в две шеренги, ожидая сигнала к атаке, маркиз скомандовал: «Смирно!» — и произнес следующую краткую речь: «Ребята! Перед вами сборище смутьянов и бунтовщиков, которые осмелились пойти против халифа, помазанника Божия, и законных властей, а теперь напали и на российских подданных. В здешних краях они создали свое богохульное государство, которое нам приказано уничтожить. Не посрамим же России–матушки и русского флота и исполним приказ как подобает. За мной, детушки, не робей, ура!» Маркиз выхватил из ножен шашку и первым побежал вперед. «Вперед, ребята, ура!» — гаркнул Вадим и с винтовкой наперевес бросился следом. «Ур–ра!» — заревели триста просоленных глоток, и черная лавина моряков, все ускоряя
Все развитие боя я наблюдал в бинокль, не обращая внимания на то, что происходило рядом. Но внезапно Виктор вскочил на ноги и громко завопил, указывая пальцем в сторону транспорта, стоявшего поодаль у берега на якоре: «Вот он! Я его узнал! Они привезли его, моего маленького дружочка!» Я посмотрел туда же и увидел, что по сходням двое матросов осторожно ведут слона. На таком расстоянии я не мог различить, был это наш слон или же какой–то другой. Однако Виктор, потеряв голову от радости, с криками: «Фердинанд, Фердинанд! Я здесь!» — ринулся по направлению к слону прямо на ряды зинджей, окружавших нас полукольцом. Чтобы спасти его от неминуемой гибели, я скомандовал своему отряду: «Вперед!» — и сам первым бросился в атаку. Противник не оказал нам сопротивления. Слыша шум схватки и панические вопли в своем тылу, зинджи уже дрогнули, и наше наступление послужило для них лишь последним толчком к бегству. Догнать их мы не могли, изнуренные до предела предшествующим боем. Однако вскоре я услышал сзади шумные всплески, словно огромные глыбы валились в топь одна за другой. Это слон мчался следом за нами. Поравнявшись со мной, он приветственно замахал хоботом и радостно затрубил. Виктор сидел у него на спине и что–то неразборчиво кричал. Догнав удирающих зинджей, слон принялся проворно втаптывать их в топкую почву. Смятение среди врагов достигло апогея. Недавно составлявшие стройное дисциплинированное войско, теперь они превратились в ревущее стадо перепуганных животных. Беспощадно поражаемые сзади, зинджи ринулись в реку, ломая тростник. Вода забурлила от их бесчисленных толп. Озверев от ужаса, они били, толкали и топили друг друга. Устав наблюдать эту тягостную картину, я вложил меч в ножны и отер пот со лба тыльной стороной ладони. Уже потом, коэда наша эскадра остановилась для пополнения запасов угля в порту Фао, я узнал из рассказов портовых рабочих, что по реке Шатт–аль–Араб трупы плыли сплошной массой
трое суток — их не успевали вылавливать и сжигать. Среди этого множества покойников были, видимо, и царь зинджей со своим коварным визирем, так как с момента разгрома о них больше никто никогда не слышал. Что до меня, то, обнимая после боя Магистра, я ощущал такую душевную успокоенность, какой мне не доводилось испытывать никогда ранее. Древнее пророчество, связанное с пентаграммой Алидов, исполнилось, но теперь–то я понимал, что пентаграмма есть лишь вещественный символ нашего союза, содружества пяти гениев, и всякое нарушение этою числа означает для нас утрату внутренней полноты и гармонии.
Царство зинджей погибло, и никто не пожалел о его крахе, — напротив, окружающие народы вздохнули с облегчением. На его территории с согласия пяти великих держав был на некоторое время оставлен отряд полковника Доржиева с приказом обеспечить спокойствие в крае. Калмыки за всякое нарушение порядка неукоснительно пороли развращенное население шомполами, и это приносило прекрасные результаты. По доходившим до меня сведениям, зинджи прекратили красть, пускаться в аферы, отлынивать от работы, гадить у жилищ и водных источников и вступать в драки по всякому поводу. Полковник Доржиев, справедливо считавший порку лучшим средством против разнузданного своеволия, явился сущим благодетелем для этой злополучной страны. Не случайно сам Гамбетта пригласил его посетить Париж и прямо в аэропорту лично вручил ему орден Почетного легиона, а французские светские львицы наперебой домогались чести отдаться азиатскому герою. Его известность затмила на время даже зловещую славу Пети Коки и Лентяя, которые, расставшись с маркизом в Петербурге, нарушили свое обещание примкнуть к экспедиции в царство зинджей. Побывав в Молдове, они были так потрясены всем увиденным, что решили возобновить террористическую деятельность и совершили, перебравшись в Париж, рад покушений на молдавских официальных лиц.
Весть о возрождении Ордена куртуазных маньеристов быстро облетела планету. Во всех портах, где останавливалась наша маленькая эскадра на пути в Петербург, нас ожидал восторженный прием. В конце концов мы так устали от бесчисленных оркестров, депутаций, венков и возбужденных дам, что вынуждены были просить маркиза сократить число остановок. Самый же пышный прием нас ожидал, естественно, в Петербурге. «Михаил Бренк» пришвартовался прямо к набережной Невы, примерно в том месте, где большевики