Китаец
Шрифт:
— Я вынуждена пожаловаться, — сказала она. — Посуда со стола убрана, но стол не вымыт. Немыслимо грязный.
Девчонка пожала плечами, вытерла столешницу. Биргитта Руслин с отвращением смотрела на грязную тряпку. Но ничего больше не сказала. Девчонка чем-то напоминала изнасилованную кассиршу. Непонятно чем. Может, равнодушием к работе, нежеланием вытереть стол как следует? Или беспомощностью, которую Биргитта Руслин не могла облечь в слова?
Паром завибрировал. Приятное ощущение, прямо-таки упоительное. Ей вспомнилась первая поездка за границу в девятнадцать лет. Вместе с подругой они поехали
Та же свобода порой охватывала ее на пути — туда или обратно — через узкий пролив между Швецией и Данией. Мысль о неприятном приговоре исчезла из ее сознания.
Я ведь уже не в середине жизни, думала она. Эта точка осталась позади, причем момент перехода человек даже не замечает. Важных решений в моей жизни предстоит не особенно много. До пенсии буду работать судьей. Наверно, успею дождаться внуков.
Но она понимала, что и это ощущение, и недовольство, которое больше всего мучило ее, связаны с тем, что брак со Стаффаном мало-помалу превратился в пустую рутину и грозил умереть. Они были добрыми друзьями, давали друг другу необходимую защищенность. Но любовь, чувственное удовольствие находиться рядом, совсем исчезла.
Через четыре дня стукнет ровно год с тех пор, как они последний раз перед сном занимались любовью. Чем ближе подступал этот «юбилей», тем большее бессилие охватывало ее. Остались считаные дни. Снова и снова она пыталась поговорить со Стаффаном об одиночестве, какое ощущала. Но он не был готов к разговору, увиливал, предпочитал отодвинуть разговор, признавая, конечно, его важность. Клялся, что ни к какой другой женщине его не тянет, просто недостает чувства, которое наверняка скоро вернется. Надо лишь запастись терпением.
Она горевала об утраченной близости с мужем, статным железнодорожником с большими руками и лицом, так легко заливавшимся краской. Но сдаваться не собиралась, не хотелось ей пока, чтобы их отношения сделались просто задушевной дружбой, и только.
Биргитта Руслин взяла еще кофе и пересела за столик почище. Несколько довольно молодых мужчин, несмотря на ранний час уже крепко подвыпивших, спорили о том, кто — Гамлет или Макбет — был узником замка Кронборг, возвышавшегося на скалах возле Хельсингёра. Она забавлялась, слушая спор и едва удерживаясь от искушения вмешаться.
За столиком в углу сидели мальчишки лет четырнадцати-пятнадцати. Не иначе как прогуливали школу. Почему бы и нет, раз никого это вроде бы не заботит? Менее всего ей хотелось возврата той авторитарной школы, какая была в ее время. А заодно вспомнилось кое-что случившееся год назад. Она тогда пришла в отчаяние от состояния шведского правового государства и более чем когда-либо тосковала по своему советчику Анкеру, которого не было в живых уже три десятка лет.
В жилом районе на самой окраине Хельсингборга у почти восьмидесятилетней женщины случился сердечный приступ, и она упала прямо посреди тротуара. Мимо проходили мальчишки — одному тринадцать лет, второму четырнадцать, — но вместо того, чтобы помочь старушке, они сперва вытащили из ее сумки кошелек, а потом попытались ее изнасиловать. Если бы не мужчина с собакой, случайно оказавшийся поблизости, изнасилование, скорей всего, состоялось бы. Позднее полиция задержала обоих, но отпустила как несовершеннолетних.
Биргитта Руслин узнала о происшествии от одного из прокуроров, а тот, в свою очередь, от какого-то полицейского. Она возмутилась и попробовала выяснить, почему не направили заявление в социальную службу. Но вскоре уяснила, что каждый год примерно сотня детей совершала преступления, причем абсолютно безнаказанно. С родителями никто не беседовал, социальные службы в известность не ставил. А ведь речь шла не только о мелком воровстве, но и о грабежах и нанесении тяжких телесных повреждений, которые лишь по чистой случайности не закончились смертью.
Это заставило ее усомниться во всей правовой системе Швеции. Чему она, собственно, служит? Правосудию или равнодушию? И каковы будут последствия, если допускается, что все больше детей совершают преступления и никто на это не реагирует? Как дело могло зайти настолько далеко, что пошатнувшаяся правовая система грозит самим демократическим основам?
Биргитта Руслин допила кофе, думая о том, что ей предстоит еще десять лет работы. Хватит ли у нее сил? Можно ли быть хорошим и справедливым судьей, если начал сомневаться, в самом ли деле правовое государство функционирует?
Она не знала. А чтобы отделаться от пока что сумбурных мыслей, еще раз отправилась через пролив. И окончательно ступила на шведский берег в девять часов утра. Пересекла широкую главную улицу, насквозь прорезавшую Хельсингборг. Сворачивая за угол, успела бросить взгляд на анонсы крупных вечерних газет, которые киоскер только что вывесил. В глаза бросились аршинные заголовки. Она остановилась, прочитала: «Массовое убийство в Хельсингланде». «Чудовищное преступление. Улик нет». «Количество жертв неизвестно. Массовое убийство».
Биргитта Руслин пошла дальше, к машине. Вечерние газеты она покупала редко, чтобы не сказать — вообще никогда. По ее мнению, нелепые нападки, с которыми они то и дело обрушивались на шведскую правовую систему, только мешали работе и даже вызывали отвращение. Хотя со многим она не могла не согласиться, вечерние газеты все равно недолюбливала. Зачастую они вредили серьезной критике, даже действуя, возможно, с благими намерениями.
Жила Биргитта Руслин у северного въезда в город, в районе Челльторп, застроенном виллами. По дороге остановилась возле магазина. Принадлежал он иммигранту-пакистанцу, который всегда встречал ее широкой улыбкой. Он знал, что она судья, и выказывал ей большое уважение. Интересно, думала она, в Пакистане вообще есть женщины-судьи? Но спрашивать не спрашивала.
Дома она приняла ванну и легла спать. Проснулась в час с ощущением, что наконец-то выспалась. Съела парочку бутербродов, выпила кофе и вернулась на работу. Спустя несколько часов начисто переписала на компьютере оправдательный приговор виновному и оставила на столе у своей секретарши. Та явно сидела на очередных курсах повышения квалификации, о которых ее самое то ли не проинформировали, то ли, что более вероятно, она про них напрочь забыла. Придя домой, она разогрела на обед вчерашнего цыпленка, остатки которого убрала в холодильник для Стаффана.