Клад под развалинами Франшарского монастыря
Шрифт:
За это время доктор успел уже договориться до того, что вернул себе свое обычное доброе расположение духа. Он сидел теперь в беседке и медленно, но с видимым наслаждением тянул из большого стакана белое вино, проглатывая, словно нехотя, в качестве закуски к вину, крошечные кусочки хлеба с сыром; и если одна треть его мыслей и была еще занята пропавшими драгоценностями, то уже две трети их, наверное, были поглощены приятным переживанием столь мастерски проведенного им следствия.
Около одиннадцати часов неожиданно прибыл Казимир; ему удалось успеть на ранний поезд, отправлявшийся в Фонтенбло, и оттуда он приехал на лошади, чтобы не терять даром времени. Привезший его экипаж стоял
— Вы можете рассказать мне вашу историю, пока мы будем закусывать, — сказал он. — Ты меня угостишь чем-нибудь вкусным сегодня, Стази?
Та обещала накормить его на славу, и все трое сели за стол в зеленой беседке, а Жан-Мари одновременно и прислуживал, и сам ел тут же за столом. Доктор с необычайными прикрасами, метафорами и всевозможными ухищрениями речи рассказал шурину обо всем случившемся. Казимир слушал его, покатываясь со смеху.
— Экая полоса счастья тебе привалила, мой добрейший братец! — воскликнул шурин, когда доктор окончил свой рассказ. — Благодари Бога, что все так случилось! Ведь если бы ты переехал в Париж, ты бы в три месяца спустил все благоприобретенное твое богатство, да и то, что ты сейчас имеешь, в придачу; и тогда вы опять потянулись бы ко мне, как в тот раз. Но предупреждаю вас, сколько бы ты ни плакала, Стази, и сколько бы ни мудрствовал и ни рассуждал Анри, все это вторично не спасет вас, не вывезет вас из беды, и ваша новая катастрофа неизбежно будет фатальной для вас. Мне кажется, что я уже говорил тебе это, Стази. Что? Не помнишь? Неразумны вы, словно ребята малые.
При этих словах шурина доктор поморщился и взглянул украдкой на Жана-Мари, но мальчик, казалось, ничего не слышал и оставался совершенно апатичным и безучастным к разговору.
— А затем, — продолжал снова Казимир, — какие вы дети, глупенькие, балованные дети! Клянусь честью! Как могли вы оценить так высоко эту рухлядь? Быть может, она стоила всего грош или немногим больше того!
— Ну, извини, — остановил его доктор, — я вижу, что ты сегодня умен не менее обыкновенного, но зато, несомненно, менее рассудителен. Согласись, что я не совсем невежествен в этого рода вещах, что я в них хоть сколько-нибудь понимаю толк.
— Ты не совсем невежествен в чем бы то ни было, о чем я когда-либо слышал! — засмеялся Казимир с почтительным поклоном по адресу доктора, поднимая свой стакан с несколько преувеличенной галантностью.
— Во всяком случае, — резюмировал свою речь доктор, — я полагаю, что ты не сомневаешься, что я все это основательно обдумал и взвесил, и ты поверишь мне, что, по-моему расчету, эти вещи должны были по меньшей мере удвоить наш капитал.
И он принялся подробно расписывать сами вещи.
— Честное слово, я наполовину верю тебе, Анри! — воскликнул Казимир. — Но пойми, что очень много зависит от качества самого золота.
— А золото, я тебе доложу, дорогой мой, такое! — И не находя соответствующего выражения доктор, смачно причмокнув, поцеловал кончики своих пальцев.
— Твоего свидетельства, мой милейший, еще не вполне достаточно для надлежащей оценки вещей, — заметил деловой человек. — Ты, мой друг, имеешь привычку видеть все в розовом свете; но, во всяком случае, эта кража, это исчезновение — дело весьма загадочное, весьма странное. Конечно, я совершенно отрицаю все твои глупые измышления относительно шайки грабителей и злополучных художников-пейзажистов; для меня все это сплошной бред! А вот ты лучше скажи мне, кто был у вас вчера в доме после того, как вы привезли сюда все эти драгоценные сосуды?
— Да никого, кроме нас, — сказал доктор.
— И вот этот юный джентльмен? — спросил Казимир, кивнув головой по направлению Жана-Мари.
— И он тоже, конечно, — утвердительно ответил доктор.
— Прекрасно! А можно спросить, кто он такой? — продолжал допрашивать гость.
— Жан-Мари, — сказал доктор, — является у нас в доме счастливым сочетанием приемного сына и конюха. Он начал свою карьеру с первого и вскоре достиг высшего положения и в нашем доме, и в наших сердцах. И я смело могу сказать, что в настоящее время он является величайшим утешением в нашей жизни.
— О, вот как! — промолвил несколько насмешливо Казимир. — Ну, а прежде того, как он стал членом вашей семьи, кем он был?
— О, Жан-Мари может похвалиться тем, что его жизнь сложилась самым удивительным образом. Его опыт в высшей степени поучителен, и он пошел ему на пользу, — рассказывал доктор, постепенно воодушевляясь все более и более. — Если бы мне пришлось избирать систему воспитания для моего родного сына, я остановился бы именно на таком воспитании. Представь себе, Казимир, начав жизнь среди паяцев, акробатов и воров, поднялся неизмеримо выше и вошел в общество людей порядочных, приобрел дружбу и уважение почтенного философа и таким образом, можно сказать, изведал всю суть человеческой жизни! — ораторствовал почтенный философ.
— Среди воров? — задумчиво протянул Казимир. — Это любопытно!..
Теперь доктор, кажется, был готов откусить себе язык за это необдуманное слово, сорвавшееся у него в пылу увлечения: он хорошо предвидел, что из этого должно было выйти, и уже готовил в уме самый энергичный протест, самый горячий отпор.
— А сами вы когда-нибудь воровали? — неожиданно обратился Казимир непосредственно к самому Жану-Мари, и при этом он впервые вставил в глаз свой монокль, болтавшийся у него на шнурке.
— Да, сударь, — ответил мальчик твердо и спокойно, но при этом он густо покраснел.
Казимир обернулся к присутствующим и многозначительно поджал губы и подмигнул.
— Ну что? — спросил он. — Что вы на это скажете, господа?
— Жан-Мари чрезвычайно правдив, он всегда говорит правду! — с горделивым видом, выпятив грудь вперед, заявил доктор.
— Он никогда не лжет! — подтвердила Анастази. — Это лучший мальчик, какого я когда-либо знала в своей жизни, — добавила она убежденно.
— Никогда не лжет! Неужели? — рассуждал как бы про себя Казимир. — Странно, весьма странно… Прошу тебя удостоить меня на некоторое время твоего милостивого внимания, мой юный друг, — продолжал он, снова обращаясь к Жану-Мари. — Скажи мне, тебе было известно об этих драгоценностях?
— Ну конечно! Ведь он же вместе со мной привез их из Франшара, — ответил за него доктор.
— Депрэ, — остановил доктора Казимир, — я ничего не прошу у тебя, как только одной милости: подержи ты некоторое время твой язык за зубами! Я намерен расспросить вот этого твоего маленького конюха кое о чем, и если ты так убежден в его невиновности, то ты смело можешь предоставить ему отвечать самому на мои вопросы. Итак, молодой человек, — продолжал Казимир, наведя свой монокль прямо на лицо Жана-Мари, — вы знали, что эти вещи могли быть безнаказанно украдены? Вы знали, что вас за это нельзя будет преследовать? Ну же, говорите! Знали вы это или нет?