Клад
Шрифт:
Внимание, с каким слушали поначалу волшебника, расстроилось, когда он начал углубляться в дебри ораторских красот. Гомон нарастал. И не похоже, чтобы это мешало оратору, он развивал посылки и переходил к следствиям, не давая Анюте заговорить и, кажется, нисколько не страдал от всеобщей неразберихи. Действительное затруднение для оратора представляли только ограниченные размеры закутка, где он имел возможность расхаживать, не опасаясь отдавить курникам ноги. Последнего Миха остерегался и проявлял замечательную для столь основательного человека уклончивость.
– …Предстательством святого Лухно! – раскатывал громыхающий голос Миха, указуя пальцем в поток воспаленной солнцем пыли.
– Несомненно. Только управление столичной Казенной палаты, – говорил в это время со скамьи курников склонившемуся к нему голове судья Жекула – мужчина в темных одеждах и с серым лицом. Долголетняя привычка прятать руки под покровом судейского плаща не изменила ему и сейчас на скамье зрителей – он глубоко задвинул руки в широкие складки одежды и сложил их на груди, отклоняя таким образом возможное обвинение в пристрастии к хватательным движениям.
– Спросите у меня, – рассуждала Купава, прилаживая младенца к груди. Малыш терзал сосок ищущим ротиком… и зачмокал, жмурясь от удовольствия. – Почему бы им у меня не спросить? – недоумевала Купава.
– …И разумеется, именным повелением великого государя. Все остальное сомнительно. Но я прекрасно понимаю ваше положение, досточтимый Репех…
– …Отказываюсь вступать в область предположений и повторяю без колебаний: отказываюсь!
– А я не буду стоять за углом! Я-то стоять за углом не буду! – неистовствовал зычный голос, принимая за большую обиду неизвестно кем высказанное подозрение в пристрастии к углам.
– Представляют себе святого вроде расторопного приказчика…
– И по носу!
– …Совесть которого обременяет слишком большая семья!
– За них ведь стоит деревня, мужичье, вот кто, остолоп ты чертовый!
– …С таким народом! Да пропади они все пропадом!
– …Отойди от меня!
– Козел!
На скамьях повскакивали, силясь перекричать друг друга. Прямые оскорбления и угрозы с обеих сторон не возымели еще рокового действия, потому лишь, что никто никого не слушал и не слышал, изощренные ругательства и брань, извергаемая судорожными губами, пропадали втуне, не достигая противника, который едва различал собственный голос и уже потерял способность отличать чужую брань от своей.
Бледен и нем, городской голова быстро шнырял глазами по перекошенным рожам сограждан и утешался, кажется, только той мыслью, что своевременным распоряжением он не допустил в земское собрание оружия.
Сделайте что-нибудь! – он не сказал это, а только развел руками. Похоже, Анюта разобрала значение обращенного к ней призыва. Она ответила мало обнадеживающей гримасой.
Миха Лунь продолжал свое – самозабвенно витийствовал, пренебрегая невменяемым состоянием слушателей, и тем самым вносил посильную лепту во всеобщее безобразие. Пугливо потупившись, мелкими шажочками продвигался вокруг стола Кудай, собирал рассыпавшиеся уголья и паковал сундучок с волшебными принадлежностями. Потом он вытащил из-под стола кошель с восьмьюдесятью червонцами в готовой монете и бочком-бочком, униженно сутулясь, начал пробираться в сторону Золотинки, с очевидным намерением покинуть неподходящий для слабосильного человека вертеп. Примечательно, что витийствующий Миха Лунь нимало не замечал прозрачных поползновений ученика. В тот ответственный миг, когда Золотинка посторонилась, чтобы освободить дорогу через скамью, а Кудай как раз примеривался к препятствию, не выказывая при этом чрезмерной самонадеянности, Миха Лунь обратил к ним теневую сторону своей сверкающей лысины.
И потому, захваченный врасплох, волшебник только лишь вздрогнул жирной спиной и ляжками, когда раздался короткий стук. Вот что произошло: вскарабкавшись на первую из двух преграждавших ему путь скамей, Кудай весь с головы до ног, включая заветный кошель в руках, окунулся в пыльный поток солнечных лучей – в этот роковой для Кудая час солнце достигло запада. Скрюченное паучье тело ученика в неестественно вздутом на плечах полукафтанье, из которого торчали как попало тонкие конечности, отбросило несуразную, дважды изломленную скамьями тень. И волшебница Анюта, выхватив из-под полы кочергу, взмахнула этим кривым орудием над головой Золотинки – та успела шарахнуться – и с невнятным, похожим на выдох заклятием на устах обрушила кочергу в средоточие паучьей тени, в самую ее кляксу. По пустой скамье, в тень! Полетала старая ржавчина и ошметки копоти.
Отвратительно содрогнувшись, Кудай сдавленно вскрикнул. Другой без малейшей задержки удар по скамье произвел в Кудае чудовищные разрушения, видно, тень была чудодейственно связана с естеством – ученик волшебника лопнул, как раздавленный стручок. По кистям рук, вокруг головы по черепу треснула кожа, вздулась лохмотьями, обнажая нечто омерзительное; в безобразно разинутой пасти раздавленного растительного существа что-то пукнуло, обозначая собой стон, плюхнулся на пол мешок с монетами…
Болезненный ток ужаса пронзил собрание от края до края. Сверкнув зубами, обернулся Миха Лунь, лицо его исказилось, высоко над головой вскинулся Асакон; третий раз поразила Анюта паучью тень – Асакон вспыхнул, противодействуя, мигнул с усилием и потух вопреки побудительным проклятиям хозяина. Кудайка развалился совсем, распался, роняя ошметки кожи и одежды, вместо него, жалко согнувшись и обхватив голову со всклокоченными грязно-серыми волосами, очутилась пред изумленными взорами тощая, крикливо наряженная старуха.
В отчаянии Миха Лунь хлопнул по столу, не жалея собственных пальцев, пристукнул изменивший ему Асакон – проскочила искра.
Анюта тяжело дышала, сжимая обеими руками кочергу. Капюшон ее сбился, высвободив буйную поросль волос.
Курники и законники молчали, забыв распри.
– Разверните ее ко мне! – молвил голова Репех, указывая на оборотня.
Старуха мелко тряслась, пытаясь укрыть лицо. Понадобилась некоторая ловкость и настойчивость со стороны взявшихся за дело законников, чтобы выставить ее на общее обозрение. Желтое с безжизненными белыми и темными пятнами личико старухи так явственно напоминало только что исчезнувшего Кудая… и этот остренький носик.
– Колча! – крикнул кто-то в толпе.
Пронзительный вопль подкосил тщедушную старуху, она осела на руках крепко державших ее мужчин, затряслась, мучительно извиваясь, так что вдруг начали корчиться и мужчины, неведомым образом связанные с жертвой разоблачительного волшебства. Вздымаясь во все стороны, посыпалась пыль, мелкая труха, утратилась определенность черт. И вдруг сразу старуха обратилась в прежнего Кудая, перетекла всеми своими чертами в прежний облик. В опадающем облаке трухи бледный, без кровинки Кудай, безвольно изломившись и закатив глаза, мотался между изумленными законниками, которые только и удерживали его на ногах.
Сторонники обеих концов переглядывались, словно бы остерегаясь доверять тому, что видели.
– Клевета! Отвергаю! – выкрикнул Миха.
– Оборотничество! – с каким-то зловещим удовлетворением заключил голова Репех.
– Оборотничество?! Ха! С чьей стороны? Скажите? – отрывисто восклицал Миха, обращаясь за сочувствием ко всем сразу, но никого, очевидно, не различая. – Где оборотень? Где он? Кто его породил?
– Но и это еще не все, – заявила Анюта, не смущаясь, по видимости, неудачей – если только случившееся было неудачей. Люди не успевали понимать, на чьей стороне перевес и что из чего следует в этом противоборстве волшебников.