Кладбище для однокла$$ников (Сборник)
Шрифт:
И Поташов пустился в долгую историю, в которой все началось с уголовника Жогина, попавшегося в его квартире на краже. С тех пор Жога попал в незримую зависимость.
– Уголовники – превосходный материал для зомбирования. Они ограниченны и агрессивны, главное только направить эту агрессию, – небрежно пояснял Поташов-Кассио. – Я решил сделать его оружием возмездия. Вместе мы убили Анохина и прикопали у забора Домодедовского кладбища.
– Зачем вы вставили ему в рот долларовую бумажку? – поинтересовался Никита.
– Он был жаден к деньгам, украл однажды мои деньги. Я выманил его, пообещав хороший заработок… Вторым был дебил Гниденко. Не мог связать ни одного слова. Я его подкупил на выпивку…
– А почему рядом с трупом валялось подростковое
– Когда били, пальто с меня сняли, набили в карманы песка, а Гниденко, ублюдок, на него еще помочился… – По лицу Кассио пробежала судорога – волна ярости, он снял золотые очки, положил на стол. – Я, конечно, мог бы их просто избить, подослать «быков», не вам рассказывать, как это делается… Но я знал, что не получу удовлетворения, и тогда месть сожжет меня самого… Когда я рассчитался с третьим, это был ничтожный Цуценя, почувствовал лихорадочный азарт, ощущение безнаказанности и сладострастия крови. Моя жена, конечно, ничего не знала про мою вторую тайную жизнь, насыщенную острейшими переживаниями, смертельно опасную, рискованную… Да, тогда я вставил в его глазницы две пуговки: это существо имело неосторожность покуражиться, срезать пуговицы с моего несчастного пальто…
– Потом был депутат Столетов, – бесстрастно заметил Савушкин. – … и я прекрасно понимал, что это вовсе не убийство работяги с завода. Но я не мог и отойти от «протокола». Сережа Столетов, Сереженька. Отец у него был директором крупного завода, и он тогда уже давал всем понять, кто элита. Комсорг класса… И куражился он по-барски. В конце побоев он открыл шампанское, сказал, что меня посвятили в почетные чмушники, и вылил полбутылки на голову… Всем было страшно весело.
– И поэтому вы решили расколотить ему череп именно шампанским?
– Я понял, что подвергаю себя большому риску, все же государственный деятель, милиция будет работать по усиленному варианту – так это у вас называется? И я нанял урку Безденежного, нашел его в сарае со стеклотарой. К тому времени он окончательно оскотинился, я дал ему задаток в триста долларов и пообещал еще в три раза больше за удовольствие треснуть Столетова по черепу. По-моему, он так и не понял, кого убил. А вы, как я и задумал, искали его, считая убийцей и всех остальных одноклассников. Жогин, кстати, придушил его буквально через пятнадцать минут в моей машине. На темени Безденежного я прилепил три металлических рубля времен СССР. Он всегда вымогал у меня деньги, полностью соответствуя своей люмпеновской фамилии. Однажды он забрал у меня три рубля. А я тогда хотел пригласить девушку в кино… Почти решился. Может быть, она бы мне не отказала, или хотя бы просто провела со мной два часа… Но, увы, и эта встреча не состоялась… Как много все зависит от мелочей.
– Потом был повешенный, где вы превзошли самого себя в изобретательности, – напомнил Савушкин. Его тошнило от этих воспоминаний, но хуже было бы, если б подследственный молчал, как пень, и тогда пришлось бы из месяца в месяц вытягивать по эпизоду.
– Совершенно верно. К этому времени беглый зэк достиг высшей степени подчинения. С ним можно было беседовать, внешне он еще производил впечатление усредненного человека, но это уже был девяностодевятипроцентный зомби. Я наблюдал из машины за его обезьяньими трюками. К тому времени у него уже напрочь отсутствовало чувство страха… Он повесил Птушкевича с помощью лебедки. Я знал, что вы выставили охрану у дверей. А я послал палача на крышу через соседний подъезд. Согласитесь, гениально и просто! Да, я заранее избрал эту казнь. Дурачок Птушкевич имел неосторожность более двадцати лет назад накинуть мне на шею петлю, решил попугать… Как видите, каждый куражился по-своему. А я был один…
Поташов взял со стола свои золотые очки, протер их бумажной салфеткой, аккуратно водрузил на нос. Каждое движение его было отточенным и плавным.
«Когда подобное читаешь в газете, воспринимаешь совсем по-иному, – подумал Никита, наблюдая за Поташовым. – Самое страшное –
Он почувствовал, как тяжестью налилось тело, стало покалывать в голове.
– А за что вы убили несчастного скрипача?
– Этот тонкий человек искусства, можете и не верить, сладострастно плевал мне в лицо, хотя Вершинский этого и не требовал. Но «шестерке» очень хотелось заслужить похвалу Сашки. Он «шестеркой» и остался, фигляр и бездарь. Я наблюдал, как он выламывается со смычком. Тогда же мне и пришла идея подключить к нему триста восемьдесят вольт, чтобы выламывался и дальше…
– Следующим был ваш главный враг Вершинский? – напомнил Никита, глядя в прозрачные глаза Кассио.
– Да, и я прекрасно сознавал, насколько трудно будет наказать его. Его «быки» не отходили ни на минуту. Поэтому я сознательно оставил его на потом, мне нужно было обрести известные умения. Любое дело требует профессионализма, поэтому я обкатал навыки на шушере… Я забросил свою лечебную практику, все дни у меня были посвящены разработке планов. А зэк прекрасно их выполнял.
– И вы решили его подставить? – усмехнувшись, уточнил Савушкин.
– Все равно надо было с ним расставаться. Зомби не должны жить долго. Они опасны для общества и иногда бывают непредсказуемыми… Но вы отлично клюнули на мою удочку. Согласитесь, мой грим был безупречен!
– Способ убийства Вершинского тоже имел свое символическое значение?
– А как же! Он всю жизнь был недосягаемым, его губы целовали губы девушки, которую я любил… В том избиении он даже пальцем меня не коснулся, был несоизмеримо выше! Он только командовал. Я мечтал разбить его похабный рот, но был слаб. Он всегда шел впереди меня, был сильнее, богаче, удачливее… И когда я узнал, что трубка с взрывчаткой разорвала ему рот, я почувствовал не облегчение даже, а опустошение… Оставался Колессо, как я слышал, милейший человек. Я начал против него психологическую войну, он же, как всякий трус, уже готов был ползти ко мне на коленях. Я упал от хохота со стула, когда увидел по телевизору его обращение ко мне… В принципе, я мог бы оставить его в живых, последнего, для истории. Хотя он тоже не стоял в стороне – хлестал меня по щекам, чтоб не осталось следов. Он был единственным, кто делал это со страхом, а не ради удовольствия.
– А ваша былая любовь? Она тоже измывалась над вами?
– Нет, там ее не было. Я посвятил ей стихи и, страшно смущаясь, вручил… Однажды подарил букетик цветов. Я был неказист и нелеп. Но именно она сделала мне больнее всего… Не хочу об этом говорить. Кстати, она единственная, кто однажды узнал меня. Мы случайно встретились на каком-то психологическом семинаре. Я выступал с докладом по аспектам биоэнергетики и парапсихологии. Она подошла ко мне на перерыве, и мы пару минут болтали о скуке на семинаре. Видно, ей было страшно любопытно видеть во мне такие метаморфозы, я ведь стал лысым и представительным. Мне аплодировали. Кажется, она хотела дать мне свою визитку, но не осмелилась… Она превратилась в блеклую мышь, но мне не было жаль ее, хотя сейчас… Провидению было угодно, чтобы она осталась жива…
– Вы забыли еще о двух, – бесстрастно напомнил Никита. У него раскалывалась голова, от боли глаза вылезали наружу, но убийца говорил, и надо было скорей и наверняка «раскатать» его, потому что наутро, после встреч с адвокатами без принципов, морали и благочестия, преступники «пели», как правило, совсем противоположное.
– Каких двух? – прищурился из-под очков Поташов. – Что вы шьете, гражданин начальник? – с блатной игривостью произнес он. – Все то, о чем я сейчас вам наговорил, я узнал из газет, остальное вы мне сами рассказали, не правда ли? Признание не является царицей доказательств! И то, что меня побили негодяи, вовсе не должно ставиться причиной моего ареста. Не правда ли, абсурд: двадцать с лишним лет назад меня побили, и теперь за это же арестовали? Убивал беглый зэк. Его пристрелили. Дело можно закрывать…