Клан Кеннеди
Шрифт:
Этим подчеркивалось, что американская военная стратегия предусматривает не только подготовку к ведению ракетно-ядерных войн. Также предполагалось задействовать и, главное, использовать и в качестве предупреждения конфликтов, и для устрашения возможного противника традиционные, но значительно модернизированные виды вооружения. Увязывание в единый узел увеличения ассигнований на обычные вооружения с предстоявшим свиданием в Вене было симптоматичным.
Самой встрече предшествовали недолгие, но довольно острые предварительные секретные переговоры. Ведь намечавшаяся на май 1960 года встреча Хрущева с Эйзенхауэром была сорвана в связи с полетом американского разведывательного самолета У-2 над советской территорией. Обе стороны чувствовали себя уязвленными, и необходимы были некие негласные импульсы,
Именно между Робертом Кеннеди, действовавшим по поручению брата, и Большаковым, выполнявшим неофициальное поручение советского лидера, была согласована встреча в Вене. За две недели до встречи Роберт Кеннеди и Большаков проговорили четыре часа, причем американская сторона фактически передала советской устное послание об основном вопросе, по которому она желала бы вести переговоры.
Роберт говорил, что неправильно было бы считать его брата слабым президентом, что Джон обеспокоен положением в Берлине, где советская сторона нагнетает напряженность, угрожая подписать мирный договор с Германской Демократической Республикой и объявить весь Берлин (включая его западную часть, которая не входила в ГДР, но с которой сохранялось почти свободное общение фактически не только Восточного Берлина, но и всей ГДР) столицей «социалистической Германии».
Имея в виду, что с ФРГ Берлин связывал 180-километровый коридор по территории Восточной Германии, который легко мог быть перекрыт советскими войсками, положение выглядит особенно опасным, считал американский представитель. Из-за элементарной ошибки может вспыхнуть крупный конфликт в Берлине, говорил Роберт. Было бы важно подписать в Вене некое соглашение по этому вопросу {920} .
Переговоры глав двух государств в Вене проходили 3—4 июня 1961 года.
Как это обычно водится в дипломатии, вначале всё выглядело вроде бы благопристойно. На приеме в посольстве США в Вене в честь советского лидера 3 июня Кеннеди заявил: «Мы, г[осподи]н Председатель, восторгаемся Вашей энергией, Вашей верностью делу, в которое Вы верите, Вашей заботой об интересах Вашей страны. Мы можем, конечно, не соглашаться с Вашим толкованием происходящих в мире событий, но мы признаем большое влияние, которое Вы оказываете на решение вопросов, затрагивающих отношения между нашими странами» {921} . Хрущев в свою очередь в ответе, продолжавшемся в четыре раза дольше, чем приветствие Кеннеди, не давая оценок личности американского президента (об этом действительно говорить было еще рано — при наличии «справки» о Кеннеди Хрущев предпочитал полагаться на собственное мнение), в частности, сказал: «Я с оптимизмом смотрю в будущее, потому что я верю в разум человеческий. К политике нельзя, конечно, подходить с коммерческой меркой. Это в торговле ведется торг и один пытается добиться уступок от другого. Нам же нечего уступать, мы хотим мира, и нельзя же уступить какой-то кусок мира» {922} . Слово «мир» в данном контексте звучало двусмысленно, но американцы предпочитали понять его как нечто, противоположное войне.
Во время деловых переговоров и других контактов венской встречи дело пошло иначе. Вроде бы непринужденные беседы и шутки за обеденным столом сменялись жесткой конфронтацией за столом переговоров. Хотя по некоторым пунктам и было достигнуто взаимопонимание, в целом конструктивный выход найден не был. Хрущев применял прессинг, угрожая, что до декабря найдет способ отторжения Западного Берлина и заключит мирный договор с ГДР. По воспоминаниям Жаклин Кеннеди, в самом конце переговоров в Вене ее супруг сказал Хрущеву: «Кажется, действительно, на этот раз будет холодная зима» {923} . И после окончания встречи Кеннеди повторил: «Я думаю, нас ожидает суровая зима» {924} . Как мы увидим вскоре, суровая политическая погода наступила
Судя по воспоминаниям Хрущева о встрече в Вене, Кеннеди ему понравился. Еще в Москве Хрущеву докладывали, что новый президент выгодно отличался от Эйзенхауэра «остротой реакции, образованностью и тактом», «своей живостью», компетентностью суждений. Кеннеди «очень хорошо разбирался в международных вопросах и был подготовлен к переговорам. Всё, о чем нужно было обменяться мнениями, он изучал заранее и совершенно свободно владел материалом. Тут был партнер, к которому я относился с огромным уважением, хотя мы стояли на разных позициях и были как бы противниками». Тем более непонятно было наивному на словах Хрущеву, почему его партнер вел себя так упрямо во время переговоров. Хрущев отмечал, что после переговоров в Вене Кеннеди выглядел мрачным и опустошенным {925} .
По всей видимости, это действительно было так, ибо встреча по сути дела порой превращалась в монолог советского лидера, лишь изредка прерываемый репликами американца. Лишь иногда тот говорил дольше. Советская запись переговоров показывает, что во время первой беседы Хрущев высказывался почти вдвое больше, чем его партнер. Авторы этой книги подсчитали, что в записи встречи реплики Кеннеди занимают 98 строк, а Хрущева —169. {926} Примерно таким же — с небольшим плюсом для Кеннеди — было и соотношение реплик обоих лидеров на второй встрече, состоявшейся в тот же день — слова Кеннеди заняли 256 строк, а Хрущева — 421. {927}
Помимо того, что Никита Сергеевич просто ошарашил своими лекциями по «научному коммунизму», Кеннеди плохо себя чувствовал в эти дни. Сильно болела спина. Рано утром в день встречи Джекобсон сделал Джону хороший массаж, заверив, что с этой стороны всё будет в порядке. Врач оказался не прав. Самочувствие улучшилось лишь ненадолго, а затем боль возобновилась.
Отправляясь на встречу с советским премьером, президент США получил через Большакова нечто вроде заверения, что Хрущев согласится на компромисс по германскому вопросу. Но этого не произошло. Большаков объяснял потом, что, видимо, Хрущев изменил первоначальное решение. Это было связано скорее всего с тем, что матерый политический волк счел Джона слабым, уступчивым партнером, «интеллигентиком», которого ему без особого труда удастся одолеть.
Большаков, через которого президенту США были сделаны вполне определенные авансы, выразил «удивление» тем, что Кеннеди был так «задет и уязвлен». «Если вы залезли барышне под юбку, то можно ожидать, что она вскрикнет, но травмировать ее этим невозможно», — пытался он оправдаться перед своим посредником Хоулменом. Этот сомнительный и в общем довольно пошлый аргумент скорее всего был подсказан ему, по мнению А. Фурсенко, его руководством. Трудно предположить, чтобы сам Большаков мог решиться на столь дерзкую фривольность {928} . Так или иначе, но в высших кругах американской столицы такого рода аналогии сочли легкомысленными и необоснованными, подобные объяснения приняты не были {929} .
Поскольку в Белом доме поведение советских представителей, прежде всего самого Хрущева, на переговорах вызывало недоумение, Роберт Кеннеди решил обстоятельно поговорить с Большаковым. 3 июня он пригласил его к себе в загородную резиденцию Хиккори-Хилл, чтобы вместе провести выходной день. Начав разговор «в осторожной форме», брат президента «интересовался, не имеется ли среди членов советского правительства людей, выступающих за решающее столкновение с США, даже если это может повести к большой войне». Большаков это отрицал. Но Роберт Кеннеди, проявляя то ли нарочитую, то ли подлинную (что маловероятно) наивность, настойчиво расспрашивал, «действительно ли в СССР важнейшие решения принимаются большинством голосов в правительстве и что военные не имеют особого голоса в этих решениях». «У нас существует коллективное руководство, и военные подчиняются правительству», — пояснил Большаков, явно кривя душой в первом случае и говоря сущую правду во втором (если иметь в виду под «правительством» лично Никиту Сергеевича).