Клан Пещерного Медведя
Шрифт:
В одиночку, чуждый всяким страхам, Мог-ур стоял между людьми Клана и пугающей темной неизвестностью. Он сам был частью этой неизвестности. Ореол тайны окружал его и за пределами святилища. Даже когда он мирно восседал у своего очага рядом с хлопочущими женщинами, никто не думал о нем как об обычном человеке. Он был больше чем мужчина, больше чем охотник. Он был Мог-ур.
Великий шаман переводил свой пронзительный глаз с одного охотника на другого. Все, не исключая Бруда, вспомнили в этот момент, что женщина, обреченная на смерть, пользуется особым расположением Мог-ура, и содрогнулись в душе. Мог-ур использовал свою чудодейственную силу лишь во время обрядов. Но теперь он решил прибегнуть к ней.
– Если женщина производит на свет увечного ребенка, ее мужчина имеет право просить у вождя сохранить жизнь новорожденному, – произнес он, устремив взгляд на Брана. –
Все доводы в пользу смертельного проклятия, которые еще недавно казались вождю такими убедительными, вдруг улетучились, а колебания его ожили вновь. Неведомая власть, исходившая от Мог-ура, была так сильна, что Бран с готовностью склонился бы перед ней и выполнил просьбу шамана. Но он тоже обладал волей, не позволяющей беспрекословно подчиниться кому бы то ни было. Не пристало вождю с легкостью изменять свои решения на глазах у охотников. И вопреки велению сердца Бран вознамерился стоять на своем.
Мог-ур понял по лицу Брана, что тот подавил в себе сомнения и сохранит верность своему слову. Великий шаман внезапно исчез. Потусторонние силы оставили его. Перед вождем стоял старый человек, закутанный в медвежью накидку, кривобокий и хромой. Он с трудом сохранял равновесие без помощи посоха. Наконец он заговорил – простыми, примитивными жестами, присущими обыденной речи. Взгляд его был непреклонен и в то же время полон страдания.
– Бран, Эйла живет у моего очага с тех пор, как она вошла в наш Клан. Всякий согласится со мной, что женщины и дети смотрят на мужчину, у очага которого живут, как на пример для подражания. Глядя на него, они судят о том, каким следует быть человеку. Эйла судила об этом, глядя на меня. Я калека, Бран, – продолжал Мог-ур. – Но Эйла выросла у моего очага и привыкла к моему обличью. Неудивительно, что теперь она не видит уродства своего сына. У меня нет глаза и руки, половина моего тела отказалась служить и иссохла. Я всего лишь половина человека. Но, живя со мной бок о бок, Эйла не замечала этого. У ее сына здоровое тело. У него два здоровых глаза, две здоровых руки, две здоровых ноги. Эйла знала, мне было позволено жить. Почему же она должна была счесть своего сына недостойным жизни? Я отвечаю за Эйлу, Бран. Все проступки, которые совершила она, – упрек мне. Когда она впервые нарушила законы Клана, я не винил ее в этом. Я даже убедил тебя принять ее проступок как должное, Бран. Я Мог-ур. Ты доверяешь мне, полагаешь, что мне открыты желания духов. Тогда мне казалось, я верно истолковал их желания. Эйла вела себя так, как подобает женщине Клана, хотя порой ей было нелегко. Теперь я понимаю, что проявлял к ней излишнюю снисходительность. Я не сумел внушить ей, как строго она должна блюсти свои обязанности. Я редко бранил ее и ни разу не ударил. Я позволял ей делать все, что заблагорассудится. Теперь она платит за свои ошибки. Но, Бран, как я мог относиться к ней сурово? У меня никогда не было женщины. Ничто не мешало мне выбрать себе женщину. Ей пришлось бы жить у моего очага, но я не сделал этого. Знаешь почему, Бран? Знаешь, какие испуганные взгляды женщины бросали на меня украдкой? Как они старались не попадаться мне на глаза? Когда я был молод, у меня, как и у всех мужчин, возникала надобность, которая оставалась неутоленной. Потом я научился подавлять ее. Я поворачивался к женщинам спиной, чтобы они не видели – я подаю им знак. Женщины избегали меня, при виде меня они содрогались от отвращения. Я не хотел заставлять их утолять надобности этого уродливого тела. Но Эйла, впервые увидев меня, не отвернулась. Она потянулась ко мне, чтобы коснуться моего лица. Она не почувствовала ни страха, ни отвращения. Она первая обняла меня. Я родился в этом Клане. Здесь прошла вся моя жизнь. Но я так и не стал охотником. Какой охотник из однорукого калеки? Я был для Клана обузой. Меня дразнили, издевались надо мной, говорили, что я не мужчина. Теперь я Мог-ур. Никто не посмеет говорить со мной непочтительно. Однако обряд посвящения мальчика в мужчину никогда не устраивался для меня. Я сказал, что я половина человека, Бран. Нет, я вообще не человек. Только Эйла увидела во мне человека, а не великого шамана. Эйла полюбила меня. И я люблю ее, люблю как дочь женщины, которой у меня никогда не было.
Креб распахнул накидку, обнажив свое кособокое, перекореженное, иссохшее тело и вытянул вперед обрубок руки, который обычно скрывал.
– Бран, перед тобой тот, кого Эйла не считала калекой. Тот, в ком она видела человека. Тот, кого она любила. Взгляни на меня, брат. Мне было
Предрассветная мгла еще не рассеялась, когда люди Клана начали собираться на площадке перед пещерой. Капли утренней росы блестели на камнях и на листьях деревьев, крошечными бусинками сверкали в волосах и бородах людей. Ложбины тонули в тумане, и лишь горный хребет на востоке смутно темнел в белесой дымке.
Эйла лежала на своей подстилке, безучастно наблюдая, как Иза и Уба суетятся вокруг очага. Ребенок спал рядом с ней, сладко почмокивая губами. Эйла всю ночь не сомкнула глаз. Радость встречи с Изой быстро померкла, сменившись гнетущей тоской. Весь минувший день, томительный и бесконечно долгий, женщины у очага Креба почти не разговаривали, только обменивались взглядами, полными тревоги.
Этой ночью Креб не вернулся к своему очагу. Эйла видела, как он вышел из святилища, чтобы присоединиться к мужчинам, которых собрал Бран. Заметив ее, он торопливо отвернулся, но она успела поймать на себе полный любви и жалости взор. Вскоре после окончания совета Креб опять поспешил в прибежище духов. Эйла с Изой обменялись понимающими взглядами, и сердца у обеих сжались. Бран принял решение, догадались они. Креб должен подготовиться к тому, что предстоит завтра.
Иза принесла молодой матери чай в костяной чашке, из которой Эйла пила в течение всей своей жизни в Клане, и опустилась на землю рядом. Уба тоже подошла поближе. Им нечего было сказать Эйле в утешение. Все, что они могли, – оставаться с ней до конца.
– Все уже собрались. Нам тоже пора, – наконец подала знак Иза, забирая у Эйлы чашку, которую та даже не пригубила.
Эйла кивнула, поднялась, привязала сына. Глаза ее блестели от слез, когда она взглянула на Изу и Убу. С коротким вскриком отчаяния она простерла к ним руки. Все трое на мгновение прижались друг к другу и, терзаемые тяжелыми предчувствиями, направились к выходу.
Эйла шла, уставившись в землю, покрытую отпечатками босых ног и ног в обуви из шкур. Вдруг она с ужасом припомнила, что все это уже было: два года назад она, не поднимая глаз, плелась вслед за Кребом, чтобы услышать слова смертельного проклятия. «На этот раз меня проклянут навечно, – с отчаянием подумала она. – Наверное, я обречена на проклятие с рождения. Иначе почему мне предстоит пройти через это во второй раз? Но теперь я с готовностью расстанусь с жизнью. Я знаю растение, которое заставит меня и сына уснуть и больше не проснуться в этом мире. Мы вместе отправимся в мир духов».
Она приблизилась к Брану и опустилась на землю у его ног, уставившись на знакомую пыльную обувь. «Светает, – заметила Эйла про себя. – Скоро поднимется солнце. Брану надо спешить». В это мгновение она почувствовала, как он коснулся ее плеча, вскинула голову и взглянула в его непреклонное бородатое лицо. Вождь безотлагательно приступил к делу.
– Эта женщина злонамеренно пренебрегла законами Клана и должна быть наказана, – сурово произнес он. Эйла безропотно кивнула. – Эйла, женщина Клана, отныне ты проклята. Никто не увидит и не услышит тебя. Как того требует женское изгнание, ты скроешься от людей. Пока луна не совершит полный круг, тебе возбраняется выходить за пределы очага Мог-ура.
Эйла глазам своим не верила. Женское изгнание вместо смертельного проклятия! Люди не отвергнут ее, не прогонят прочь. Ей всего лишь предстоит пожить в уединении у очага Креба. Разве это беда, что в течение одного лунного круга ее не будут замечать? Ведь с ней останутся Иза, Уба и Креб. Потом она вернется к людям, как всякая другая женщина. Но вождь еще не закончил:
– В наказание за дерзость и своеволие тебе отныне возбраняется не только охотиться, но даже упоминать об охоте. Запрет этот не будет снят, пока Клан не возвратится с Великого Сходбища. До тех пор пока листья не опадут с деревьев, тебе возбраняется без крайней необходимости уходить далеко от жилища Клана. Каждый раз, отправляясь за целебными травами, ты должна сообщить мне, куда уходишь, и вернуться без задержки. И ты покажешь мне горную пещеру, в которой скрывалась.
– Да, да, конечно. Я сделаю все, что требует вождь, – с готовностью закивала Эйла. Счастье переполняло ее. Но вождь заговорил вновь, и слова его словно пронзили Эйлу ледяной иглой. Восторг ее мгновенно улетучился, сменившись холодной безысходностью.
– У тебя есть увечный сын. Он и был причиной твоего непокорства. Запомни, ты не должна заставлять мужчину, тем более вождя, поступать против воли. Всем женщинам не следует делать этого, – изрек Бран и подал знак, смысл которого был непонятен испуганной женщине.