Клан
Шрифт:
– Расскажи, – он вздрогнул, когда ее рука, размером почти с папину шляпу, но белая, как свежевыпавший снег, нашла его колено. Спустя миг он почувствовал, как сырость влажной кожи просачивается сквозь джинсы. – Расскажи бедной мамочке, как все было.
– Был… – начал он, затем осекся, когда липкие пальцы сжались на колене крепче. – Был мой тринадцатый день рождения. Вы закатили целый праздник, с тортом, шариками и ленточками. Ты все украсила, Папа был дома. Помню, он тогда даж шляпу сымал.
– Правильно, – прошептала Мама, потерявшись в воспоминаниях, которые, очевидно, доставляли ей удовольствие. – Дальше.
– В вечор мы с Аароном катались в лесу. Сюзанна сидела сзади на моем жеребце, держалась
– Она любила лошадок и вас любила, верно, Люк?
– Да, Мам.
– Расскажи, как она тебя любила.
До этого момента воспоминание было светлым. Насколько Люк помнил, это был лучший день в его жизни. Сквозь листья светило солнце, запекая красную глину, так что она становилась ноздреватой и разлеталась из-под конских копыт. В воздухе разливалось тепло, лица холодил пот, когда они неслись через лес, хохотали и вопили вовсю, как ненормальные, пока во лбы врезались жуки, а в волосах застревали листья. Он помнил руки Сюзанны, теплые и скользкие, на своем животе, ее мягкие груди на спине, когда он повернул к ручью и ниже по берегу. И конь – машина, а не зверь, шестеренки, поршни и гидравлика под черным брезентом, с текуче переливающимися мышцами, – не остановился, когда мягкая почва сменилась камнем и водой. Летел вперед, опустив голову, фыркнув, когда детей окатили холодные брызги. Люк никогда в жизни так не радовался, и он наслаждался выражением лица Аарона, который ехал на кобыле в нескольких шагах позади. Его брат весь раскраснелся от попыток не отставать, глаза широко распахнулись от страха из-за головокружительной скорости и возбуждения, что они осмелились так мчаться.
– Мы выехали на луг, – сказал Люк приглушенно. Его ноздри резко наполнила вонь смерти и хвори, защекотала горло. Он едва не содрогнулся в рвотном позыве, но удержался и отвернулся, украдкой втягивая воздух, который был ненамного свежее. Если его стошнит, он будет не лучше своих братьев с их оскорбительными банданами. Так что он дышал коротко и часто, прочистил горло, сплюнул горькую слюну на пол и продолжил: – Лужок у ручья Лоуэлл, где Папа промышлял кроликов, когда они еще были.
– Летом там просто загляденье, – сказала его Мать.
– Было такое.
– Было? – спросила она с деланым удивлением. – Больше нет?
– Мы там чуток передохнули, – сказал он, сложив руки и втайне попрекая себя за неблагодарную мысль, которая вдруг пришла в голову.
Ему захотелось, всего на секунду, чтобы мать сняла руку с колена. Ее тяжесть была холодной, неприятной. Словно промокая его кожу, она в то же время высасывала из него силы. Он чувствовал, как они уходят.
– Мы там, это, передохнули, – повторил он, пытаясь собраться с мыслями. – Поигрались пару часов, пока солнце вниз не пошло. Аарон заскучал. Захотел домой, а Аарон – ну знаешь, не по душе ему, когда скучно. Задиристый становится. Вот и начал дразниться на Сюзанну, когда она сказала, что не хотит домой, обзываться на нее, палками тыкать. Даже нашел дохлого опоссума с кишками наружу и бросился в нее. Тут он палку и перегнул. У бедной Сьюзи в волосах запутались кишки, на платье – личинки, она как рехнулась. Гнала Аарона чуть не до самого дома и дальше, – он улыбнулся, слегка. Улыбка тут же погасла, когда Мама подвинулась в кровати, а ее темные глаза блеснули в лунном свете, как жуки.
– Он остался дома, а я на ручье. Залез на камень, никуда не торопился – не в свой же день рождения, который был самый лучший в жизни. Лошади остались со мной, тоже довольные, паслись себе в теньке, пока солнце садилось. Я, мож, даже закемарил.
– А где была Сюзанна?
Лежачая Мама уже знала ответ. Она слышала эту историю тысячу раз, но
– Где-то в лесу, – угрюмо ответил Люк. – Я думал, она ушла домой, когда ей надоело гонять Аарона.
– Но она не ушла.
– Нет.
– Где она была?
– Там, со мной, но я это понял, только когда она вышла из лесу и окликнула меня.
– У твоей сестрицы были такие красивые платья, да, Люк?
– Да, Мам.
– Многие я шила сама. В каком она была в тот день, Люк? Я позабыла.
– Розовенькое.
– Ничего-то ты не забываешь. А что на ней было, когда она вышла из лесу и окликнула тебя?
Люк ответил тихо:
– Ниче.
– Не слышу.
– Ниче, Мама. На ней ниче не было.
– Небось ты удивился.
– Удивился.
– Как-как?
– Удивился, Мама. Я не понял, зачем она разделась. Решил, мож, она купалась в ручье, как обычно, отмывалась от опоссумовских кишок, а Аарон упер ее одежду, – а то она вся была мокрая.
– Продолжай… – поторапливала Мама.
– Я спросил, чего это она без одежды, а она, мол, больно жарко, платье ей все перепачкали, вот и пошла купаться. Я грю, если ее кто так увидит, беда будет. Она грит, никого тут нету, а потом подходит ко мне и давай расстегивать ремень. Я сказал ей прекращать, что она с ума сошла, а она не прекратила. Сорвала с меня все, пока не добралась до… – Тут он снова проглотил слова, вставшие комком в горле.
– До чего?
– До письки, Мам. Она взяла ее в рот, а я ниче не мог поделать.
– Мог, но не хотел. Твоя распутная сестра приняла тебя в рот, а тебе и понравилось, верно?
Люк кивнул. Сказать по правде – и он никогда этого не отрицал, потому что был не способен на ложь, – ему понравилось, и понравилось очень, несмотря на то что он понимал: они с сестрой, которая была старше, хотя и всего на год, занимались чем-то противоестественным, хуже того – богохульным. Но он оказался не в силах остановить странное, пугающее, но неудержимое течение ощущений, которое вызвали ее губы, когда она начала сосать. Казалось, она высасывает все плохое: страхи, переживания и боль, – которые он носил в душе с тех пор, как узнал все о мире, в котором появился на свет. И когда он пролил семя, ему показалось, что в его яйцах будто взорвался динамит, который разорвет его на кровавые клочки. Он лежал, тяжело дыша, пока невероятное, ужасающее ощущение сходило на нет, а член обмякал. Затем он уставился с открытым ртом, как сестра поднялась, сплюнула и отправилась к ручью. Вскоре он последовал за ней, намереваясь спросить, что произошло и почему. Он был уязвлен, немного зол, но больше сбит с толку, и произошедшее будто похитило краски из мира, омрачив его тайной, которую нужно решить. Он увидел, что Сюзанна моется в прохладной чистой воде, спиной к нему, с мокрыми волосами, но не успел он задать свой жгучий вопрос, как она заговорила первой:
– Я люблю тебя, Люк, – сказала она мягко, грустно. – И я ухожу. Знаю, ты со мной не пойдешь, не могешь, – но я должна, должна выбраться. Мне здесь не место. Для таких, как я, есть целый огромный мир. А твой – здесь, с Мамой и Папой. Я хотела поцеловать тебя в губы, но решила, что сохраню поцелуй для мужа. А это… Лорейн Чедвик рассказала мне в школе, как видала, что ее мать делает это со своим хахалем и ему чертовски нравилось. Сказала, это тайный поцелуй, так что у нас с тобой теперь своя тайна, – она пожала плечами, набрала воду в ладони и промыла рот, будто только что съела жука. – Наверно, мне было интересно, да и… ну, может, я и не знала, что полезет какая-то сопля… но мне не жалко… У тебя же день рождения, а я тебя люблю, Люк. Может, даже так сильно, чтобы целовать в губы, но я уже сказала, что хочу сохранить что-то для мужа.