Классическая поэзия Индии, Китая, Кореи, Вьетнама, Японии

Коллектив авторов

В ответ на стихи Чайсанского Лю [523]

И бедно живу, и мало с миром общаюсь. Не помню порой, сменилось ли время года. Пустынный мой двор покрыт опавшей листвою. Я, с грустью взглянув, узнал, что осень настала. Подсолнечник вновь расцвел у северных окон. Колосья уже созрели на южном поле. Мне как же теперь не радоваться на это: Уверен ли я, что будущий год наступит? Жену я зову, детей мы берем с собою И в добрый к нам день гулять далеко уходим.

523

Чайсанский Лю— по-видимому, Лю Чэн-чжи, который был начальником уезда Чайсан, а потом, покинув службу, стал, вместе с Чжоу Сюй-чжи и Тао Юань-мином, одним из «трех сюньянских отшельников» на горе Лушань.

Отвечаю цаньцзюню [524]

Пану

Когда Пан служил цаньцзюнем у Вэйского цзюня [525] и был послан из Цзянлина в столицу, он, проезжая через Сюньян, подарил мне стихи.

¹За дверью из грубо сколоченных досок И цинь у меня, и для чтения книги. Стихи я пою, я играю на цине, Что главною стало моею утехой. А разве лишен я других наслаждений? Еще моя радость и в уединенье: Я утром с зарей огород поливаю, [526] А к ночи ложусь под соломенной кровлей. ²Что мнится иному сокровищем дивным, Порою для нас вовсе не драгоценность. И если мы с кем-то не равных стремлений, Способны ли с ним быть мы родственно-близки? Я в жизни искал задушевного друга И правда же встретил того, кто мне дорог. И сердце приветно сливается с сердцем, Уже и домами соседствуем тоже. ³Теперь я скажу о тебе, кто мне дорог, Кто любит добро и усердия полон. Вино у меня превосходное было, Но только с тобою в нем радость вкушал я. За ним говорились приятные речи, За ним сочинялись и новые строки. Бывало, лишь день я тебя не увижу,— Как мог в этот день о тебе я не думать! ⁴Хоть истинный друг никогда не наскучит, А все ж наступило нам время расстаться. Тебя проводив от ворот на дорогу, Я чарку пригубил без всякой охоты. О, нас разлучившая служба в Цзянлине! О, скрытые далью на западе тучи! И вот человек уезжает далёко… Разумную речь от кого я услышу? ⁵В тот раз, когда я распростился с тобою, Весенние иволги только запели. Сегодня, когда мы встречаемся снова, Снег мокрыми хлопьями падает с неба. Всесильный дафань [527] дал тебе повеленье На должность сановную ехать в столицу. Ты разве забыл тишины безмятежность? Да нет, это служба не знает покоя! ⁶Печально-печально холодное утро. Шумит и шумит нескончаемый ветер… Вперед понеслась государева лодка, И где-то качает ее над пучиной. Да будет удача в делах твоих, странник! В начале пути о конце позаботься. Воспользуйся всеми удобными днями И побереги себя в дальней дороге.

524

Цаньцзюнь— военный советник.

525

Вэйский цзюнь.— Вэйский полководец Ван Хун, правитель Цзянчжоу.

526

Я утром с зарей // огород поливаю.— Здесь символ уединения; в древности Чэнь Чжун-цзы, человек из Ци, славе и почестям предпочел работу на чужом огороде.

527

Дафань— великий правитель, титул вана Иду, в 424 г. взошедшего на сунский престол под именем Вэнь-ди.

Возвратился к садам и полям [528]

* * *

С самой юности чужды мне созвучия шумного мира, От рожденья люблю я этих гор и холмов простоту. Я попал по ошибке в пылью жизни покрытые сети, В суету их мирскую, — мне исполнилось тридцать тогда. Даже птица в неволе затоскует по старому лесу, Даже рыба в запруде не забудет родного ручья. Целину распахал я на далекой окраине южной, Верный страсти немудрой, воротился к садам и полям. Вся усадьба составит десять му или больше немногим, Дом, соломою крытый, восемь-девять покоев вместит. Ива с вязом в соседстве тень за домом на крышу бросают, Слива с персиком рядом вход в мой дом закрывают листвой. Где-то в далях туманных утопают людские селенья, Темной мягкой завесой расстилается дым деревень. Громко лает собака в глубине переулка глухого, И петух распевает среди веток, на тут взгромоздясь. Во дворе, как и в доме, ни пылинки от внешнего мира, Пустота моих комнат бережет тишину и покой. Как я долго, однако, прожил узником в запертой клетке И теперь лишь обратно к первозданной свободе пришел.

528

«Возвратился к садам и полям» — Стихи написаны, по-видимому,

в 406 году, вскоре после окончательного разрыва поэта с чиновничьей карьерой.

* * *

Здесь, в глуши деревенской, дел мирских человеческих мало: Переулок убогий чуть тревожат повозка и конь. Белый день наступает, и терновую дверь затворяю, Чтоб в жилище пустое не проникла житейская мысль. Постоянно и снова по извилистым улочкам узким, Стену трав раздвигая, мы проходим из дома и в дом. И, встречая соседа, мы не попусту судим да рядим, Речь о тутах заводим, как растет конопля, говорим. Конопля в моем поле что ни день набирается силы; Мной взрыхленные земли с каждым днем разрастаются вширь. Я все время в боязни: вдруг да иней, да снег на посевы — И конец моим всходам, и закроет все дикий бурьян!

* * *

Вот бобы посадил я на участке под Южной горою, Буйно травы пробились, робко тянутся всходы бобов. Утром я поднимаюсь — сорняки из земли вырываю, К ночи выглянет месяц — и с мотыгой спешу я домой. Так узка здесь дорога, так высоки здесь травы густые, Что вечерние росы заливают одежду мою. Пусть промокнет одежда, это тоже не стоит печали: Я хочу одного лишь — от желаний своих не уйти.

* * *

С давних пор так бывало — ухожу я и в горы и к рекам, Среди вольной природы знаю радость лесов и равнин… И беру я с собою сыновей и племянников малых; Сквозь кусты продираясь, мы идем по пустынным местам. И туда и обратно мы проходим меж взгорьем и полем, С сожаленьем взираем на жилища старинных людей. Очага и колодца там следы во дворах сохранились, Там бамбука и тута полусгнившие видим стволы. — Ты не знаешь, — спросил я дровосека, рубившего хворост,— Тех селений, в какие эти люди отсюда ушли? — Дровосек распрямился, поглядел на меня и ответил: — Эти умерли люди, их в живых уже нет никого… «Поколенье другое — с ним дворцы изменились и площадь». Значит, слов этих старых до сих пор еще правда жива. Значит, жизнь человека состоит из игры превращений, И в конце ее должен возвратиться он в небытие.

* * *

Никого. И в печали я иду, опираясь на палку, Возвращаюсь неровной, затерявшейся в чаще тропой. А в ущелье, у речки с неглубокой прозрачной водою, Хорошо опуститься и усталые ноги помыть… Процедил осторожно молодое вино, что поспело, Есть и курица в доме — и соседа я в гости зову. Вечер. Спряталось солнце, и сгущается в комнате сумрак. В очаге моем хворост запылал, — нам свеча не нужна. Так и радость приходит. Я горюю, что ночь не продлить мне: Вот опять с новым утром появилась на небе заря.

Стихи о разном

* * *

В мире жизнь человека не имеет корней глубоких. Упорхнет она, словно над дорогой легкая пыль. И развеется всюду, вслед за ветром, кружась, умчится. Так и я, здесь живущий, не навеки в тело одет… Опустились на землю — и уже меж собой мы братья: [529] Так ли важно, чтоб были кость от кости, от плоти плоть? Обретенная радость пусть заставит нас веселиться,— Тем вином, что найдется, угостим соседей своих! В жизни время расцвета никогда не приходит снова, Да и в день тот же самый трудно дважды взойти заре. Не теряя мгновенья, вдохновим же себя усердьем, Ибо годы и луны человека не станут ждать!

529

Опустились на землю, // и уже меж собой мы братья.— То есть опустились впервые на землю из материнского лона.

* * *

К ночи бледное солнце в вершинах западных тонет. Белый месяц на смену встает над восточной горой. Далеко-далеко на все тысячи ли сиянье. Широко-широко озаренье небесных пустот… Появляется ветер, влетает в комнаты дома, И подушку с циновкой он студит в полуночный час. В том, что воздух другой, чую смену времени года. Оттого что не сплю, нескончаемость ночи узнал. Я хочу говорить — никого, кто бы мне ответил. Поднял чарку с вином и зову сиротливую тень… Дни, — и луны за ними, — покинув людей, уходят. Так свои устремленья я в жизнь претворить и не смог. Лишь об этом подумал, и боль меня охватила, И уже до рассвета ко мне не вернется покой!

* * *

Краски цветенья нам трудно надолго сберечь. Дни увяданья отсрочить не может никто. То, что когда-то, как лотос весенний, цвело, Стало сегодня осенней коробкой семян… Иней жестокий покроет траву на полях. Сникнет, иссохнет, но вся не погибнет она! Солнце с луною опять совершают свой круг, Мы же уходим, и нет нам возврата к живым. Сердце любовно к прошедшим зовет временам. Вспомню об этом — и все оборвется внутри!