Клеманс и Огюст: Истинно французская история любви
Шрифт:
— Бог мой, да, Мадлен, да! Мы с тобой известные сибаритки, сладострастницы и лакомки! Любим доставлять себе удовольствие!
— В особенности ты, — сказала та, что звалась Мадлен, и, обращаясь к Клеманс, добавила: — Она ест сейчас смородину точь-в-точь как вы: засовывает в рот всю гроздь и резким движением вытягивает хвостик, хотя обычно она ест ее медленно, отрывая по ягодке и смакуя каждую.
И старушки залились отрывистым, каким-то дробным смехом, словно на пол посыпались мелкие ягодки.
— Удовольствие, которое я испытываю, нисколько никого не стесняясь, породило у нее чувство зависти, и она захотела испытать точно такое же удовольствие, — промурлыкала Клеманс.
— Именно, именно! Так оно и есть! Она во всем желает достичь совершенства, стремится к утонченности и изысканности! О моя дорогая малютка!
И сестры похлопали друг
Сколько им могло быть лет? Мы с Клеманс еще не родились, а они, вероятно, уже тогда должны были казаться пережитками прошлого; сегодня они были как бы вне течения современной жизни, но они внушали нам то умильное чувство почтения, что рождается иногда перед стеллажами и выставочными витринами, заполненными предметами, когда-то внушавшими страх и восхищение, предметами, которым в стародавние времена люди поклонялись, перед которыми трепетали, предметами, сегодня вызывающими лишь любопытство. Однако простодушно-правдивые глаза наших гостеприимных хозяек сохраняли какую-то детски невинную горячность и необузданность, какой-то молодой задор; их можно было спутать, настолько они были похожи между собой, если бы гладко зачесанные, седые, даже белые волосы одной не украшал бы черный бархатный бант, похожий на бабочку, тогда как у второй в волосах трепетал точно такой же бант, но только ярко-алый. Мы заметили это и указали на различие.
— Видите ли, эти банты мы повязываем всякий раз, когда нам доводится причесываться перед нашим большим зеркалом, делаем мы это для того, чтобы хоть чем-то отличаться друг от друга. Я — Маргарита, младшая, Мадлен старше меня всего на несколько часов… но четыре лишних часа, прожитых в этом мире, на этой земле, даруют и лишний опыт, и если мы обычно все воспринимаем одинаково, если мы испытываем одни и те же чувства, то я все же всегда спрашиваю у Мадлен, каково ее мнение. Мы ничего не скрываем друг от друга, и только при игре в рами, а мы играем каждый вечер одну-две партии, так вот, только при игре мы прячем друг от друга карты, правда, мы так хорошо изучили друг друга, что нам известны все хитрости и все наши гримасы, если его величеству случаю бывает угодно вмешаться и сказать последнее слово. Да, кстати, а вы играете в рами? Мы бы сыграли вдвоем против вас… Ведь вы не собираетесь уехать прямо сейчас? Мы уже к вам привыкли. Как мы поняли, вы, мадам, пишете книги, а мсье… мсье бесцельно бродит по окрестностям. Ах, сударь, а чем вы занимаетесь в жизни, что вы делаете?
— Он присматривает за мной, — ответила за меня Клеманс.
Сестры Рамекен переглянулись, и я просто обязан воспроизвести здесь то, что они сказали. Это мой долг, и я его исполню. По какой причине? Потому что Клеманс не захотела вставить их слова ни в один из своих шедевров, хотя я и предоставил бы ей это право.
— Нам не повезло так, как повезло вам, — сказала старшая.
— А все из-за меня, — подчеркнула младшая, и надо вам сказать, их слова поразительно дополняли друг друга…
— А ведь мы были знакомы со многими мужчинами.
— И познали мы их по меркам того времени довольно рано. Сейчас мы нисколько не опередили бы других девиц.
— Мы обе были очень хорошей партией. Наш батюшка снабжал навозом фермеров, выращивавших сахарную свеклу. Дела его шли неплохо, мы жили на широкую ногу, он подарил нам настоящий концертный рояль, и мы играли в четыре руки во время больших обедов, которые отец иногда давал у нас в доме. Его приятели и клиенты, почтенные господа его возраста, а также их сыновья, с нас просто глаз не сводили. Они шептали нам на ушко нежные слова и совали в руки любовные записочки. Мы читали их друг другу по вечерам, даже не задумываясь, кому из нас какая из них была адресована. Мы были так похожи, что нас постоянно путали, принимая одну за другую, и мы друг от друга ничего не скрывали. Наша матушка, являвшая собой воплощение справедливости, одевала нас совершенно одинаково, и так повелось еще с тех дней, когда она каждой из нас предлагала одну из своих грудей. Когда мы учились в лицее, то всегда получали одинаковые оценки, одинаковые записи в дневниках: «Могла бы учиться лучше», одинаковые книги в качестве награды за труды. В день нашего шестнадцатилетия, несмотря на прожитые мной лишние четыре часа и на наличие большего опыта, я, Мадлен, поступила как истинная старшая сестра и отправилась сопровождать мою младшую сестру, которую ждала машина некоего господина, там, на площади за мэрией. И вот мы обе оказались в роскошном номере в «Белом гусе», очень комфортабельном отеле на другом краю города, куда Маргариту пригласил один бельгиец, компаньон нашего отца. После минутного замешательства, вызванного изумлением от того, что мы явились обе и предстали перед дверью его номера, он пригласил нас войти и обошелся с нами обеими одинаково. По его уверениям, он испытал двойное удовольствие, а мы покинули его, чтобы вовремя вернуться домой. При виде нас наша мать сочла, что мы что-то бледноваты, а мы ей сказали, что очень долго ходили по магазинам и устали.
Мы много раз потом посещали этого мужчину, у которого усы были точь-в-точь как у нашего папаши, домиком. С каждым разом он пылал все жарче, но под конец он впадал в глубокое отчаяние. Однако, несмотря на все эти странности, мы никак не могли ожидать, что он сделает нам некое заявление, которое утвердит нас обеих в решении порвать с ним. Знаете, он заговорил с нами о своей жене в первый же раз, посредине наших утех. «О, это женщина, словно сошедшая с полотна Рубенса, величественная, как королева!» — восклицал он. А потом продолжал восхвалять свою рубенсовскую женушку в таких выражениях: «Мир лежит у ее ног, и я — частица этого мира, но все дело в том, что перед лицом этого прекрасного колосса или в тени этой колоссальной красоты я чувствую себя таким… тоненьким, таким маленьким, таким ничтожным, как серебристый рожок месяца, который художники обычно изображают под ногами у Богоматери на картинах на библейскую тему. И я не могу, просто не могу более этого выносить! А вы, вы явились мне на помощь, словно ангелы небесные! Вы возносите меня на седьмое небо! Не бросайте меня!»
И вот как-то раз он расплакался и признался нам в том, что поведал своей жене о наших милых шалостях, потому что уж очень его мучила совесть. Она ему не поверила и подумала, что он таким образом пытался ее развеселить и возбудить. «О боже! Она, уже почти было забывшая обо мне, вновь взялась за меня и теперь опять истощает мои силы. Так что вы не удивляйтесь тому, что я сегодня — как выжатый лимон и ни на что не способен. Давайте немного полежим, мои красавицы, вот так, рука в руке». А мы-то были девушки молодые и горячие, мы развлекали его дважды в неделю после уроков, он больше не выдерживал подобного ритма, и наши встречи становились все более редкими. Одним зимним вечером мы в последний раз вытерли ноги о гостиничный коврик с изображением гуся. В глубине коридора весело подмигивала огоньками свечек рождественская елка. Мы постучали в дверь так, как было условлено, вернее, даже не постучали, а поскреблись, и что же? Нам отворила рубенсовская дама в роскошном жемчужном ожерелье на мощной груди.
«Входите же, входите, дорогие малютки, не делайте такие кислые физиономии и не таращите глаза от испуга. Моего мужа здесь нет, но я принесла печенье, бисквитное и песочное, и сейчас закажу чай. Как мне вас благодарить? Как выразить вам мою признательность? Я не узнаю Альбера! Он так повзрослел, так возмужал! Он наконец-то смотрит на меня так, словно увидел огромный континент, после того как долго скитался по крохотным островкам!»
— Какие чувства вы тогда испытали? — спросила Клеманс. — Стыд? Гнев? Восхищение и преклонение? Презрение? Сожаление и раскаяние?
— Желание поскорее все это пережить и приступить к чему-то иному, — ответила Мадлен, а Маргарита тотчас подхватила:
— В жизни каждого человека есть своя тайна. Как говорят англичане, у каждого семейства есть свой скелет в шкафу. Наша тайна состоит в том, что мы — близнецы. Именно тем, что мы — полное подобие друг друга, и объясняется наше поведение, как днем, так и ночью. Другие могут выбирать, добираться им до вершины власти или прозябать в безвестности, находиться в толпе или пребывать в одиночестве. Что же касается нас, то у нас выбора нет, нам предназначено всегда быть вместе. Мы познали множество мужчин всех возрастов и, как говорится, всех сортов; мы не искали с ними встреч, не бегали за ними, не пытались их коллекционировать, но так уж вышло. Все они хотели на нас жениться, но наши законы пока еще не позволяют произнести торжественное «да» троим, а не двоим. Самое забавное заключается в том, что все они были очень опечалены этим обстоятельством и расставались с нами с большой грустью, так как каждый из них с превеликим удовольствием предстал бы с двумя женами перед церковным алтарем и перед государственными чиновниками из мэрии, регистрирующими акты гражданского состояния.