Кленовый лист
Шрифт:
Ну, вот так я до утра уже не видел нашего островка. Утро и солнце дали мне направление, а весло и решимость приближали к континенту. Уже на второй день вечером я его увидел, как мечту, в туманных далях над волнами. Радость, и раскаяние, и жажда жить разом овладели мной. Но в океане сильнейшим становится последнее — жажда жить!
Когда где-то на рассвете третьего дня меня подобрали португальские рыбаки, я еще не потерял ни сознания, ни свободы. Но это была еще большая пытка! Голодный, обессиленный трехсуточной борьбой за жизнь, я соврал своим спасителям: сбит в бою, спасаюсь с какого-то острова. Я не хотел быть неблагодарным по отношению к своим человечным врагам. Я врал и, как видите, до сих пор всем вру, не сознался никому о пионерах.
Но сколько можно? До каких пор я должен мучиться совестью за подаренную мне жизнь? Неужели за девяносто два дня я не проявил той благодарности в сизифовом труде по перетаскиванию им катера? Катера моего же государства!..
Итак, как патриот, я, наконец, решил: должен заявить о катере, выполнить свой долг перед государством!..
— Вы уверены в том? Кому заявить? Властям этой... «нейтральной» страны?
— Лужинский не упомянул о моем праве сказать это своему немецкому правительству, — наконец, признался летчик.
Теперь уже задумался Лужинский. Рассказ был нервный, но и увлекательный. Все было сказано вполне откровенно, без скрытничанья. Сначала, увлеченный и встревоженный, стоял, не спуская глаз с немца. Затем оттолкнулся от стола, пошел вокруг него. А летчик, как жертва под взглядом полоза, поднялся со стула. Ситуация, что и говорить, значительно усложнилась. Но будет ли этот польский эмигрант, коммунист настолько опрометчивым, что пойдет на скандал?
— Вы вооружены? — спросил немец, болезненно улыбаясь.
— Боже сохрани! Вооружаются против врага. Мы с вами — двое случайных встречных, герр Горн. Понимая ваши патриотические порывы, предупреждаю: заявить о тех детях мы можем только вместе и то в консульстве страны, не враждебной Советскому Союзу! Надеюсь, этого повторять на надо. Имеете возможность идти немедленно со мной к?..
— Пока что некуда. Прошу дать время, я должен все обдумать, посоветоваться.
— Советоваться… только со мной. Лучшего советчика вы не имеете в вашем положении. Вас, видимо, интересует гонорар?
— Вы с ума сошли, Лужинский!.. Делаете предположения, которые только оскорбляют.
— Что же вы должны обдумать, с кем? Ведь дело ясное: детей надо отдать их родителям! — Лужинский словно подкрадывался к летчику. Ощущалось напряжение нервов у обоих.
— Вы ничего не сделаете, герр коммунист. Дело даже не в катере немецкого производства. Еще вначале своего рассказа я упомянул, что при девочке в катере найден целый ворох бумаг. А они оказались очень интересными. Те ваши «ростки коммунизма», хоть и просмотрели их, но не могли прочитать. Равнодушно отложили и забыли о них. А я все прочитал. Оказывается, девочку хоть и отослали заокеанскому резиденту на временное содержание, но на нее имели свои права и некоторые органы моей страны. Короче говоря, девочку с некоторой целью еще до войны должны были показать тому немецкому коммунисту Бердгаверу. А потом на нее, как на крючок, взять и советского генерала…
— Шантаж, насколько я понимаю. Мне это было известно еще до того, как отправиться в это сложное путешествие.
— Шантаж? Возможно. Для гестапо это было средство. Ведь она внучка немецкого коммуниста? Из-за нее, как видно из документов, тот старый коммунист и порывался бежать в Советский Союз. А птица он высокого полета! Но, наверное, не убежал, если органам пришлось прибегать к такому средству, заставить коммуниста быть сговорчивее. Война, правда, отодвинула эти хлопоты гестапо дальше.
— И вы решили приблизить то время? Это жестокость...
Но Горн уже овладел собой. Резко махнул рукой и пошел от стула. Прохаживаясь, словно сам себе говорил:
— Ничего с ребенком не случится, не расстраивайтесь. Тот Бердгавер для нее чужой и физически далекий человек. Понимаете, чужой человек, которого для ребенка сейчас не существует. А для правосудия это...
— Какое-то безумие! Так вы считаете это гестапо правосудием?
— Это органы моего государства!
— Мало же вы побыли в коллективе пионеров, мало.
— Вполне достаточно, чтобы отблагодарить их за свое спасение от смерти.
Лужинский стоял, как на раскаленной сковороде. Руки сводило в нервном порыве схватить фашиста за горло, покончить с ним и ехать самому искать этот остров. Но не терял здравого смысла. Ведь война в таком разгаре. Фашистские войска рвутся к Волге. Ситуация на свете как раз в данный момент складывается больше в пользу этого жалкого приспособленца...
«Но здесь... сам буду творить правду человеческую!..» — мелькнула уверенность.
3има сузила пространства, на которых действовала группа Марии Иосифовны. В лесах оставались следы, по которым гитлеровцы выискивали партизан и угрожали существованию отдельного отряда. Пришлось несколько раз перебазироваться.
И везде, куда ни приходила Мария Иосифовна со своим разросшимся за это время отрядом, ему было что делать. Войска Гитлера пьянели с удивительных, даже для них самих, побед, раздутых продажной пропагандой. Железнодорожные станции, особенно узловые, всегда были перегружены поездами с боевой техникой, снарядами. В городах и селах вокруг таких узлов сходили с ума карательные отряды гестапо.
Леса тоже не раз прочесывались гестаповцами. И пришлось отряду Маруси расположиться в городе. Небольшой районный городок над рекой. Гестаповцы почти ежедневно выезжали в ближайший лес выслеживать партизан. Вадим Шестопалько время от времени ночью тоже выходил с кучкой смелых бойцов в те же леса и каждый раз в совершенно другом месте ловко нападал на напыщенных эсэсовцев. В каждом нападении пытался как можно ощутимее навредить им.
Другую деятельность выбрал себе Виктор. С группой подрывников он заходил дальше от этого районного пункта и валил под откос фашистские эшелоны, спешившие с боеприпасами на восток. Возвращался в город иногда и через две недели, заставляя беспокоиться своих товарищей.