Клеопатра (др. перевод)
Шрифт:
– Ты будешь жить! – воскликнула она, падая на колени рядом с моим ложем. – Ты живой… А я так боялась, думала, тебя уже нет! Ты вернулся ко мне! О, что же я говорю? Какая же я глупая! Это все оттого, что я так много ночей провела у твоего ложа! Нет, не говори ничего, Гармахис, тебе нельзя говорить. Спи, набирайся сил, тебе нужен покой. Больше ни слова, я приказываю тебе, слышишь? Где зелье, которое оставил этот длиннобородый болван лекарь? Нет, не надо никакого зелья! Все, Гармахис, спи. Спи! – Она приблизилась ко мне, положила свою прохладную ладонь мне на лоб,
Когда я проснулся, она все так же была рядом со мной, только сквозь окно лился утренний свет. Она сидела, подогнув колени, ее ладонь лежала у меня на лбу, а голова, вся в волнах курчавых волос, покоилась на вытянутой руке.
– Хармиона, – прошептал я. – Я заснул?
Она сразу проснулась, будто и не спала вовсе, и нежно посмотрела на меня.
– Да, ты заснул, Гармахис.
– Как долго я спал?
– Девять часов.
– И ты все эти целых девять часов провела здесь, рядом со мной?
– Ну и что? Пустяки, я ведь тоже спала… Я испугалась, что разбужу тебя, если пошевелюсь.
– Иди к себе и отдохни, – попросил я. – Мне стыдно за то, что ты так измучилась. Иди к себе и отдохни, Хармиона!
– Не беспокойся обо мне, – ответила она. – Я пришлю к тебе раба. Отдыхай. Если будет нужно, он разбудит меня. Я сплю там, в соседней комнате. Я ухожу… – Она хотела встать, но ноги ее так затекли, что вместо того, чтобы подняться, она тут же упала на пол.
Я не могу передать, до чего мне стало жалко ее, каким стыдом наполнилось мое сердце, когда я это увидел. Но увы, я не мог пошевелиться, не то что помочь ей.
– Ничего, ерунда, – сказала она. – Я просто оступилась. Сейчас я уйду! – Она встала, но опять упала на пол… – Какая я неуклюжая! Что же это? Наверное, я все еще сплю. Ну вот, наконец-то… Я пришлю раба. – И она, покачиваясь, поковыляла к двери, как человек, выпивший слишком много вина.
А потом я снова заснул, ибо был очень слаб. Когда проснулся, был уже день. Мне вдруг очень захотелось есть, и Хармиона принесла мне еду.
Я все съел.
– Наверное, я не умру, – сказал я.
– Нет, – ответила она, тряхнув головой. – Ты будешь жить. Сказать по правде, я только зря на тебя потратила свою жалость.
– Твоя жалость спасла мне жизнь, – устало промолвил я, ибо вспомнил все, что слышал.
– Пустяки, – беззаботно ответила она. – В конце концов, ведь ты мой двоюродный брат. Да я и люблю ухаживать за больными… Этим-то и должны заниматься женщины. Я бы точно так же ухаживала за любым рабом. Но теперь, когда опасность миновала, я оставлю тебя.
– Было бы лучше, если бы ты позволила мне умереть, Хармиона, – сказал я, подумав, – ибо жизнь для меня теперь превратится в нескончаемый позор. Скажи, когда Клеопатра отплывает в Киликию?
– Она отправляется через двадцать дней. И собирается плыть с таким блеском, с такой роскошью, каких еще не видели в Египте. Скажу тебе честно, я даже не знаю, где она нашла средства на такое великолепие, разве что крестьяне по всей стране собрали урожай из чистого золота.
Я, прекрасно знавший источник этого богатства, в ответ
– Ты тоже плывешь с ней, Хармиона? – спросил я наконец.
– Да, я и все придворные. И ты… Ты тоже будешь ее сопровождать.
– Я? Нет, я-то ей зачем?
– Потому что ты раб Клеопатры и должен идти в золотых цепях за ее колесницей, потому что она боится оставлять тебя здесь, в Кемете, а главное – потому что так она пожелала, и этого для нее достаточно.
– Хармиона, а я не могу бежать?
– Бежать? Ты, обессиленный, едва живой? Сможешь ли ты бежать? Когда ты был в беспамятстве, тебя и то стерегли множество стражей, а теперь стража будет вдвойне внимательна. Но даже если бы ты убежал, где бы ты скрылся? В Египте каждый честный человек плюнет тебе в лицо с презрением!
Снова стон вырвался из моей груди. И я был так слаб, что слезы выступили у меня на глазах и покатились по щекам.
– Не плачь! – воскликнула она и отвернула лицо. – Будь мужчиной, ты должен мужественно перенести невзгоды. Ты сам посеял семена, а теперь настала пора жатвы. Но после сбора урожая воды Нила поднимаются, смывают отгнившие корни, уносят их, и снова наступает пора сева. Быть может, там, в Киликии, если к тебе вернутся прежние силы, найдется какой-нибудь способ бежать… Если, конечно, ты сможешь жить, не видя улыбку Клеопатры. Тебе придется поселиться где-нибудь подальше от Египта, пока все эти события не забудутся. Теперь же я выполнила свой долг, так что прощай! Я буду иногда приходить к тебе, проверять, чтобы ты ни в чем не нуждался.
Она ушла, и с того дня за мной начали ухаживать – и весьма умело! – лекарь и две рабыни. Рана моя заживала, силы постепенно возвращались ко мне. Поначалу медленно, а потом все стремительнее. Уже через четыре дня я встал на ноги, а еще через три вышел во дворцовый сад и гулял там целый час. Еще неделя – и я мог читать и здраво размышлять. Правда, при дворе я не появлялся. И вот однажды вечером ко мне пришла Хармиона и велела собираться – флот Клеопатры отплывал через два дня. Суда должны были пройти вдоль берегов Сирии, потом через залив Исс и дальше в Киликию.
Тогда я со всей учтивостью обратился к Клеопатре с письмом, в котором просил позволить мне остаться, сославшись на то, что мое здоровье еще не позволяет мне путешествовать. Однако мне на словах был передан отказ.
И вот в назначенный день меня на носилках перенесли в лодку, и мы вместе с Бренном, тем самым начальником стражи, который ранил меня мечом, и его воинами (на самом деле находившимися там, чтобы сторожить меня) подплыли к судну, которое стояло на якоре среди остальных кораблей, ибо Клеопатра путешествовала так, будто собиралась воевать, в сопровождении множества прекрасных судов, среди которых невиданной красотой и роскошью выделялась ее галера, построенная в виде дома и отделанная по всей длине кедром и шелковыми занавесями. Такой роскоши мир еще не видел. Но я путешествовал не на этом судне и потому не встречался с Клеопатрой и Хармионой, пока мы не пристали к берегу в устье реки Кидн.