Клеопатра. Последняя царица Египта

Вейгалл Артур

Характер Антония, несмотря на многие серьезные недостатки, был необычайно приятным. Его обожали солдаты, которые, говорят, ставили его хорошее мнение о них выше самой своей жизни. Для этой преданности, по словам Плутарха, было много причин: благородное происхождение семьи Антония, его красноречие, искреннее и открытое поведение, производящие впечатление свободное поведение, простота в общении со всеми, а также его доброта, которая проявлялась в посещении больных, сострадании к ним и разделении с ними их боли. После сражения Антоний обычно ходил от одной солдатской палатки к другой и подбадривал раненых, бурно горюя при виде страданий своих солдат. А они, с сияющими лицами, хватали его руки и называли его своим императором и полководцем. Простота характера Антония вызывала любовь, ведь среди больших сложностей и неискренности человеческой жизни открытая и понятная натура всегда ценится очень высоко. Глубокий ум гения доставляет радость высокообразованным людям, но для обыкновенного человека гораздо привлекательнее была детская искренность Антония. Антоний не был гением, он был заурядным человеком огромного роста. В нем видят обычного человека в необычных обстоятельствах, властвующего над успехом и возвышающегося над неудачами, до тех пор пока он в конце концов, увы, не поддастся давлению событий.

Естественность и оригинальность его характера поразительно видны в некоторых анекдотах, рассказанных Плутархом. Свою жену Фульвию Антоний называет матроной, «рожденной не для того, чтобы прясть или вести домашнее хозяйство; она не из тех, кто может довольствоваться властью над мужем; эта женщина готова управлять главой государства или отдавать распоряжения главнокомандующему». Чтобы держать эту энергичную женщину в благодушном настроении, бесхитростный Антоний обычно совершал всевозможные мальчишеские выходки; казалось, ему доставляет удовольствие наскакивать на нее из темных уголков дома и т. п. Когда Цезарь возвращался с войны в Испании, распространился слух о том, что он потерпел поражение и что враг идет на Рим. Антоний, который вышел из города, чтобы встретить своего господина, нашел в этом слухе повод для того, чтобы еще раз разыграть свою суровую жену. Поэтому он переоделся в одежду маркитанта и отправился к себе домой, куда его впустили после того, как он заявил, что у него срочное письмо от Антония, которое он должен вручить лично в руки Фульвии. Его провели к взволнованной матроне, и перед ней предстала закутанная с головы до пят, загадочная фигура, похожая на испанского разбойника из современной комической оперы. Трагическим голосом Фульвия спросила, не случилось ли чего с ее мужем, но молчаливая фигура, не говоря ни слова, сунула ей в руки письмо; и тогда, когда она нервно открывала его, Антоний внезапно сбросил плащ, обхватил жену за шею и поцеловал. После этого он вернулся к Цезарю и вступил в Рим в колеснице диктатора с огромной помпой и со всей торжественностью, подобающей такому случаю.

В последующие годы Антоний постоянно проделывал такие трюки в Александрии; вместе с Клеопатрой он имел обыкновение ночью бродить по городу, переодевшись слугой, и будить своих друзей стуком в двери и окна, за что, по словам Плутарха, ему часто доставались даже тумаки, хотя большинство людей догадывались, кто перед ними. Антоний оставался по своему характеру юнцом до конца своих дней, и, вероятно, эта его бурная непоследовательность в самые тревожные времена придавала ему вид вакхического божества. Его друзья, вероятно, думали, что, безусловно, есть божественная печать на том, кто может легко переживать опасные времена так, как он.

Антоний никому не позволял стоять на пути своих удовольствий, и он играл в создание империи, словно между прочим. Однажды утром в Риме Антоний решил, что ему необходимо выступить с важной речью перед народом, несмотря на ощущаемые последствия неумеренных возлияний на протяжении всей ночи на свадьбе комедианта Гиппия, который был его особым другом. Неуверенно стоя перед жаждущими слушателями, он уже собирался начать свое выступление, когда к горлу подкатила тошнота, и возмущенная природа отомстила ему на глазах у всех. Случаи такого рода временами делали его, по утверждению Цицерона, ненавистной фигурой в глазах высших классов Рима; но необходимо сказать, что вышеупомянутый эпизод произошел, когда он был еще молодым человеком, а его невоздержанность не была такой оскорбительной в более поздние годы. На протяжении большей части его жизни Антоний не знал удержу в пирах и возлияниях, но нет причины предполагать, что он, за исключением последних лет своей жизни, был хроническим пьяницей. Неправильным будет изображать его на постоянных пьяных пирушках или пьющим тайком, как пропойца; но на пирах и церемониях Антоний энергично опрокидывал кубки с вином и пил с любым человеком. Когда не хватало еды и вина, как часто случалось во время его военных походов, Антоний без усилий становился воздержанным. Однажды, когда из-за Цицерона он и его легионы оказались изгнанными из Рима, Антоний, по словам Плутарха, подал «своим солдатам самый замечательный пример. Он, который недавно жил в роскоши и богатстве, без труда теперь пил нечистую воду и ел лесные плоды и коренья».

Антоний был, конечно, немного варваром, и его невоздержанность часто заставляет нас вспоминать обычаи готов или викингов. Он сильно пил, шумно шутил, был при случае жесток, пользовался любовью женщин, шумел, как школьник, и, наверное, ругался как извозчик. Но при всем при том он еще за два года до смерти сохранял способность напряженно трудиться, что явствует из того факта, что он был правой рукой Юлия Цезаря, а после него абсолютным самодержцем Востока. Характер Антония был сильным, но при этом состоял из таких преувеличенных человеческих достоинств и слабостей, что благодаря своему сходству с обычным солдатом, своему соответствию типу обыкновенного гражданина Антоний завоевал абсолютную власть над умами простых людей. Тщеславию любого индивидуума льстило, что благодаря своим мозгам и способностям, не большим, чем его собственные, этот человек стал владыкой половины римского мира. Не гений с поразительным интеллектом непостижимо умело правил на подвластных землях, а крепкий, сильный и смелый простой человек из народа. С удовлетворением рассказывали историю о том, что, когда Антонию показали небольшое здание сената в Мегарах, которое, по-видимому, было жемчужиной древней архитектуры и которым заслуженно гордились образованные жители, он сказал им, что оно «не очень большое, но очень разрушенное» – это замечание напоминает слова одного американского туриста в Оксфорде о том, что постройки давно не ремонтировались. Немного простого мещанства – очень полезная вещь.

Немного драматизма тоже не мешало. Антоний всегда был в какой-то степени актером и любил в непринужденной манере разыгрывать спектакли. Когда он выступал перед народом с речами, то старался приковать к себе взгляды своих слушателей, пока услаждал их слух. Мы видели, как в своем знаменитом выступлении на похоронах Цезаря Антоний в психологически нужный момент продемонстрировал толпе окровавленную одежду убитого диктатора с дырами от кинжалов убийц. Желая произвести глубокое впечатление на свои упавшие духом войска во время отступления из Мидии (Западный Иран), он облачился в траурную одежду, и лишь с огромным трудом его военачальники уговорили полководца сменить ее на алый плащ главнокомандующего. Антонию нравилось одеваться так, словно он исполнял роль Геркулеса, для чего природа поистине и создала его; и на публичных собраниях он часто появлялся, «низко завязав пояс туники на бедрах, с широким мечом на боку, а поверх всего этого надев большую грубую накидку», которая завершала этот прекрасный образ. В культурных Афинах, как он, наверное, думал, это был для него наиболее подходящий наряд для демонстрации миролюбия. На спортивных играх мы видим его одетым в римскую тогу и белые башмаки распорядителя, впереди него несут жезлы, положенные ему по должности. В таких случаях его роль Геркулеса доводила его до того, что он разнимал бойцов, хватая их за шиворот и держа на расстоянии вытянутой руки друг от друга. В последние годы жизни любовь Антония к демонстративному поведению и виду привела к тому, что у него появились необычные привычки; и если часто он одевался как Бахус, то его повседневная одежда была насыщенного пурпурного цвета, с застежками из огромных драгоценных камней.

Волшебство сцены всегда сильно манило Антония; к тому же он обнаружил, что общество музыкантов и комедиантов его особенно привлекает. В Риме одним из его лучших друзей был актер Сергий; и он так гордился своим знакомством с актрисой по имени Цитерия, что часто приглашал ее сопровождать его в какой-нибудь поездке и подарил ей паланкин, который был ничуть не хуже паланкина его собственной матери, что, наверное, сильно уязвляло пожилую даму. Во время таких поездок Антоний приказывал ставить шатры, и под деревьями на берегу Тибра готовили роскошные трапезы: его гостям подавали бесценные вина в золотых кубках. Когда он совершал публичные поездки по стране, его сопровождала цирковая труппа, и народ развлекался, глядя на шутов, музыкантов и колесницы, запряженные львами. В таких поездках его часто сопровождала Цитерия, чтобы развлекать его, а несколько танцовщиц и певцов составляли часть его свиты. Размещение на ночевку этих необычных молодых женщин в домах «серьезных отцов и матерей семейств», по выражению Плутарха, вызывало большое негодование и намекало на такой склад ума Антония, который нельзя объяснить мальчишеским желанием шокировать. Нельзя сомневаться в том, что ему нравилось нарушать внешние приличия; он сердечно относился к тем людям, которых другие считали отверженными. Подобно Чарльзу Лэму (1775–1834, английский поэт, публицист, критик), Антоний, возможно, предпочитал «человека, каким ему не следует быть», что в определенной степени может быть замечательной позицией. Но более вероятно то, что такие действия, только что перечисленные, были просто легкомысленными; их не сдерживали размышления о чувствах других людей до тех пор, пока эти гневные чувства не оказывались направленными на него самого, и тогда, как повествует Плутарх, Антоний мог искренне раскаяться.

Его мало заботило общественное мнение, и он понятия не имел о том, какое раздражение и душевные страдания причиняли его действия. Во многом Антоний находился под влиянием своих придворных и друзей, и, пока все вокруг него казались счастливыми и веселыми, он не видел причин для дальнейших расспросов. Когда Антоний был в Азии, он считал необходимым для хорошего состояния своей армии обложить налогом города, которые уже платили ему дань. С этой целью без долгих размышлений им были отданы соответствующие распоряжения. На самом деле, по-видимому, он просто забыл, что города уже платят ему дань. Поэтому некий Гибреас от имени азиатских городов выразил недовольство дальнейшими поборами и напомнил Антонию о ранее назначенном налоге. «Если ты его не получил, – сказал этот человек, – спроси о нем своих сборщиков налогов. Если ты его получил и потратил, мы пропали». Антоний сразу же увидел разумность доводов, понял, какие страдания он собирался навлечь на людей, и, как говорится, будучи задетым за живое, быстро отдал другие распоряжения. Так как он был очень хорошего мнения о себе и так как его друзья грубо льстили ему, он не сразу видел свои собственные недостатки. Но когда Антоний понимал, что был не прав, он глубоко раскаивался и никогда не стыдился попросить прощения у тех, кого он обидел. С мальчишеской расточительностью Антоний выплачивал им компенсацию, осыпая их такими подарками, что его щедрость в таких случаях, говорят, сильно превышала его строгость по отношению к другим.

Антоний был щедрым во все времена и к своим друзьям, и к врагам. Похоже, он унаследовал это качество от своего отца, который, судя по краткой ссылке на него у Плутарха, был добрым стариком, немного боявшимся своей жены и любившим делать подарки своим друзьям за ее спиной. «Щедрость Антония, – пишет Плутарх, – его привычка открыто раздавать подарки и милости своим друзьям и соратникам очень помогла ему в его первом продвижении к власти; а после того, как он стал великим, она долго поддерживала его успехи, когда тысяча безрассудных поступков ускоряла их ниспровержение». Настолько щедрыми были подарки Антония своим друзьям, и так велико было его гостеприимство, что он всегда был в долгах, а в начале своей зрелости он даже был должен своим кредиторам огромные деньги. Антоний плохо себе представлял ценность денег, и его расточительность была притчей во языцех. Однажды он приказал своему дворецкому выплатить большую сумму денег одному из своих нуждающихся друзей. Сумма настолько потрясла дворецкого, что он отсчитал ее в мелких серебряных монетах (видимо, в денариях. Один золотой ауреус приравнивался к 25 денариям. – Ред.), которые он велел насыпать в кучку на видном месте, где ее мог увидеть даритель, чтобы своими размерами она заставила его передумать. И Антоний наткнулся на эту горку денег и спросил, для чего она. Дворецкий значительно намекнул ему, что это та сумма, которая должна быть отдана его другу. «Н-да, – сказал Антоний равнодушно, – я думал, монет будет гораздо больше. Этого слишком мало, пусть эта сумма удвоится».

К тому же он был так же щедр в делах, как и в дарении. После своего александрийского триумфа он не казнил побежденного армянского царя Артавазда (Антоний захватил Артавазда II коварством. – Ред.), которого провели в золотых цепях по улицам города, хотя такие казни были в обиходе римлян. Перед морской битвой при Акции консул Домиций Ахенобарб сбежал и переметнулся к Октавиану, бросив все свое имущество, рабов и свиту. Проявив потрясающее благородство, Антоний послал ему вслед его добро, не желая ни обогащаться за счет своего вероломного друга, ни отомстить ему жестоким обращением с кем-то из тех, кого консул бросил в таком опасном положении. После сражения при Филиппах Антоний очень хотел взять своего врага Брута живым, но военачальник последнего по имени Луцилий совершил героический поступок и помешал этому: он назвался Брутом и сдался солдатам Антония. Солдаты, ликуя, привели пленника к Антонию, но Луцилий, представ перед ним, объяснил, что он не Брут, но назвался им, чтобы спасти своего полководца, и теперь готов заплатить своей жизнью за этот обман. После этого Антоний, обращаясь к разъяренной и возбужденной толпе, сказал: «Я вижу, ребята, вы огорчены тем, что вас так обманули; вы думаете, что вас этим обесчестили и оскорбили, но вы должны знать, что вы встретились с большей удачей, чем та, о которой вы мечтали. Ведь вы искали врага, а привели ко мне друга. Я уверен, что лучше иметь таких людей, как Луцилий, своими друзьями, чем врагами». И с этими словами он обнял храброго военачальника и отпустил его на свободу. Вскоре, когда Брут, убийца и своего старого друга Юлия Цезаря, и его брата Антония Гая, совершил самоубийство, Антоний не стал мстить его телу, выставляя его на поругание, как это часто делалось, а сдержанно прикрыл его своим собственным алым плащом и приказал похоронить за свой счет с воинскими почестями. Точно так же после взятия Пелусия и поражения и смерти Архелая Антоний разыскал тело своего поверженного врага и похоронил его с царскими почестями. В молодости Антоний чрезвычайно учтиво обошелся с Лепидом, армию которого он склонил на свою сторону. И хотя Антоний был абсолютным хозяином ситуации, а Лепид был в его руках, он настоял на том, чтобы проигравший полководец оставался командующим своей армией, и всегда уважительно обращался к нему как к «отцу».