Клеопатра. Последняя царица Египта
Шрифт:
Поздно ночью, когда полная тишина легла на освещенный звездами город, а ветер с моря стих, уступив место душному безмолвию летней тьмы, вдали вдруг раздались звуки труб и цимбал и голоса, распевающие бесшабашную песню. Звуки и голоса приближались, и вскоре можно было услышать топот пляшущих ног, а крики и вопли толпы смешивались с громкой мелодией разгульной песни. Шумная процессия, по словам Плутарха, направилась прямо через центр города к воротам Канопус, и там шум был слышен громче всего. Затем звуки внезапно стихли и не возобновлялись. Но все, кто слышали в темноте эту буйную музыку, были уверены, что это шествие Бахуса, который вместе со своими спутниками-духами ушел от армии своего павшего воплощения и присоединился к войску победоносного Октавиана.
На следующее утро, как только рассвело, Антоний вывел свои войска из восточных ворот города и выстроил их в боевой порядок на уклоне между стенами и ипподромом на небольшом расстоянии от моря. С этой позиции он смотрел, как его флот выходит из Большой гавани и направляется к кораблям Октавиана, которые были выстроены у берега в 2–3 милях к востоку от города; но, к его смятению, александрийские корабли не сделали никакой попытки атаковать врага, как он им приказал. Они салютовали кораблям Октавиана веслами и, получив такое же приветствие в ответ, присоединились к врагу; и теперь все они плыли в сторону Большой гавани. Тем временем со своей возвышенности Антоний увидел, как вся его кавалерия внезапно помчалась галопом к боевым порядкам Октавиана, и таким образом он оказался с одной пехотой, которая, разумеется, не была равной по силам врагу. Бесполезно было бороться дальше, и, оставив всякую надежду, Антоний отступил назад в город, крича, что Клеопатра предала
Нет никаких причин предполагать, что Клеопатра предала своего мужа или что она была как-то причастна к произошедшей измене флота и конницы. Внезапный провал их с Антонием сопротивления, хотя было еще только утро, вероятно, был для нее ошеломляющим ударом, а обвинения Антония Клеопатра, без сомнения, расценивала как проявление странностей его поведения, характерных для него в последние годы. Накануне Антоний предлагал большую сумму денег любому легионеру Октавиана за переход на его сторону; и более чем вероятно то, что Октавиан сделал такое же предложение египетским морякам и солдатам. Только год назад эти моряки по-братски относились к римлянам из армии и флота Антония в Амбракийском заливе, и эти последние, перейдя на сторону Октавиана после сражения при Акции, теперь во множестве находились среди моряков вражеского флота. Таким образом, египтян призывали сражаться со своими друзьями, чьим гостеприимством они часто пользовались и чьи воинские качества в соединении с победоносной армией Октавиана высоко ценили. Поэтому не было нужды ни в каких намеках со стороны Клеопатры: их переход на сторону Октавиана считался почти неизбежным.
Но Антоний слишком обезумел и был слишком взвинчен, чтобы контролировать свои слова, а свои апартаменты во дворце он привел в состояние граничащее с палатой сумасшедшего, где он ругал Клеопатру и ее страну и призывал проклятия на голову всех тех, кто покинул его. Вскоре те люди из его свиты, которые последовали за царицей в ее мавзолей, принесли ему весть о том, что она убила себя, так как именно таким образом они истолковали ее действия. И мгновенно ярость Антония утихла, этот шок вызвал у него упадок сил. Сначала это известие, вероятно, поразило его, но, когда весь его смысл проник в его смятенный разум, в нем не осталось места для гнева или подозрений. «Ну, Антоний, – вскричал он, – зачем дальше откладывать? Судьба забрала у тебя то единственное, ради чего, можно сказать, ты еще хотел жить». И с этими словами он ринулся в свою спальню, энергично срывая с себя доспехи и призывая своего раба Эроса, чтобы тот помог ему. Потом, когда он обнажил верхнюю часть своего тела, все услышали, как он вслух разговаривает с царицей, которую он считал мертвой. «Клеопатра, – сказал он, – я не горюю оттого, что разлучен с тобой, потому что мы скоро будем вместе, но мне больно, так как такой великий полководец оказался менее мужественным, чем женщина». Незадолго до этого Антоний заставил Эроса торжественно обещать убить его, когда прикажет сделать это. И теперь, повернувшись к рабу, Антоний отдал ему этот приказ, напомнив о его клятве. Эрос вытащил свой меч, словно намеревался сделать то, о чем его просил Антоний, но внезапно, повернувшись, вонзил клинок в свою собственную грудь и упал, смертельно раненный, на пол. После чего Антоний склонился над ним и закричал ему, потерявшему сознание: «Отлично сделано, Эрос! Отлично!» Затем, взяв свой меч, он добавил: «Ты показал своему хозяину, как надо делать то, на что у тебя самого не хватило духу», и с этими словами он вонзил себе меч под ребра снизу вверх и упал на свою постель.
Однако рана не была смертельной, и вскоре кровь перестала течь, а к Антонию вернулось сознание. Несколько слуг-египтян собрались вокруг него, и теперь он умолял их прекратить его страдания. Но когда они поняли, что Антоний жив, они бросились вон из комнаты, оставив его, стенающего и корчащегося от боли, там, где он лежал. Кто-то из них, наверное, сообщил об этом царице, которая сидела у окна мавзолея, так как через несколько мгновений некий Диомед, один из ее секретарей, пришел к Антонию и сказал ему, что Клеопатра еще не убила себя и желает, чтобы его принесли к ней. Антоний отдал распоряжение слугам перенести себя к ней, и они, подняв его на руки, положили Антония на импровизированные носилки и поспешили в мавзолей. По-видимому, теперь у дверей мавзолея собралась толпа, и, когда царица увидела группу людей, несущих к ней ее мужа, она, вероятно, испугалась, как бы кто-нибудь из них, желая получить награду, не схватил ее, когда они войдут в ее цитадель, чтобы доставить Клеопатру живой Октавиану. К тому же, наверное, было непросто отпереть засовы на дверях, которые она в возбуждении сумела глубоко вогнать в петли. Поэтому Клеопатра не смогла впустить Антония в мавзолей, и он лежал под ее окном, стонал и умолял ее позволить ему умереть на ее руках. По словам Плутарха, Клеопатра тогда «спустила веревки, к которым привязали Антония, и она вместе со своими двумя прислужницами, единственными людьми, которым она позволила войти в свой мавзолей, подняла его наверх. Те, кто присутствовали при этом, говорят, что не было более горестного зрелища, чем вид окровавленного Антония, испускающего последний вздох, но все еще тянущего к ней руки и приподнимающего свое тело теми слабыми усилиями, которые он еще мог сделать, когда его поднимали наверх. На самом деле это была нелегкая задача для женщин; Клеопатра изо всех сил налегала на веревку, тянула ее, нагнув голову до земли, и с трудом дотянула Антония наверх, в то время как все стоявшие внизу подбадривали ее криками и разделяли с ней все ее усилия и тревогу». Окно, вероятно, было расположено на значительном расстоянии от земли, и я не думаю, что трем женщинам вообще удалось бы поднять наверх довольно тяжелого Антония, если бы стоявшие внизу люди не принесли, как мне кажется, приставные лестницы и не помогли им. А потом – я не сомневаюсь в этом – с верхних ступенек этих лестниц снаружи они наблюдали за ужасной сценой, развернувшейся внутри.
Затащив Антония через окно, женщины отнесли его на кровать, на которой он, наверное, потерял сознание после мук подъема на веревках. Клеопатру потрясло это горестное зрелище, и ее охватили безудержные рыдания. Она била себя в грудь и рвала на себе одежду и в то же время пыталась остановить алую струю, которая текла из раны Антония. Вскоре все лицо и шея Клеопатры были уже в крови мужа. Бросившись ничком рядом с Антонием, Клеопатра называла его своим господином, своим мужем и императором. Все ее сострадание и давняя любовь к нему пробудились от его ужасных страданий, и Клеопатра была так поглощена этим, что забыла о своем собственном отчаянном положении. Наконец Антоний пришел в себя и попросил вина, после чего, немного восстановив свои силы, он попытался унять горестные стенания Клеопатры и сказал ей, чтобы она пришла к соглашению с Октавианом, пока это можно сделать достойно, и посоветовал ей доверять только некоему Прокулею
Глава 17
Анубис
В тот момент положение Клеопатры было просто ужасным. Окровавленное тело ее мужа лежало распростертым на кровати, покрытое ее разорванной одеждой, которую она набросила на него. Две ее прислужницы Ирада и Хармиона, наверное, жались друг к другу в углу комнаты, били себя в грудь и стенали, как было принято у греков в таких случаях. Под открытым окном на опаленном зноем дворе собрались римляне и египтяне, и, я думаю, приставные лестницы все еще стояли у стены в том месте, где их поставили те люди, которые помогали поднимать Антония наверх к царице. Солнце, вероятно, перевалило за полдень, и комнату наверняка заливало августовское солнце, освещая беспорядок в ней и выявляя свежие пятна крови на разбросанных коврах, на которых тащили тяжелое тело умирающего. С одной стороны в комнату проникал шум волн, с другой – ушей Клеопатры достигли крики солдат Октавиана и бряцание их оружия, сообщая ей о том, что враги уже во дворце. В любой момент ее могли попросить сдаться, и, более чем вероятно, была бы предпринята попытка захватить ее в плен, проникнув через окно. Но Клеопатра решила, что никогда не станет пленницей, и, без сомнения, ясно дала понять, что любая попытка схватить ее побудит ее дать сигнал поджечь погребальный костер, который был сооружен в соседней комнате, и она умрет на нем. Плен означал для нее унижение на триумфе Октавиана и потерю трона, но, если бы она сдалась по взаимной договоренности, это могло гарантировать ей личную безопасность и продолжение ее династии. Имея это в виду, кажется вполне вероятным, что Клеопатра вооружила двух своих прислужниц и приказала отражать любое нападение через окна и велела им предупредить всех, кто пытался вскарабкаться вверх по приставным лестницам, что ее вместе с драгоценностями и другими сокровищами пламя охватит раньше, чем они доберутся до ее убежища.
Антоний умер за несколько минут до того, когда на месте действия появился Прокулей, о котором он говорил Клеопатре, прежде чем испустить последний вздох, и который от имени Октавиана потребовал у царицы принять его. Цезарь уже начал стучать в запертые двери главного входа в мавзолей, призывая Клеопатру впустить его, и эти звуки, наверное, эхом отдавались в нижнем зале и доходили до нее, стоявшей на вершине лестницы, как какой-то зловещий зов духов потустороннего мира. Но, боясь оказаться пленницей, Клеопатра не осмеливалась отпереть Прокулею двери, даже если бы сумела откинуть тяжелые засовы, и, наверное, ходила взад и вперед рядом с телом своего мужа, мучаясь в нерешительности. Наконец она сбежала вниз по мраморной лестнице в тускло освещенный нижний зал и, стоя рядом с баррикадой, которую она соорудила с внутренней стороны двери, позвала Прокулея по имени. Он снаружи ответил Клеопатре, и таким образом они провели короткие переговоры. Она говорила, что сдастся, если получит от Октавиана обещание, что ее Египетское царство будет отдано ее сыну Цезариону, а Прокулей в ответ лишь уверял, что Октавиану следует доверять в том, что он обойдется с Клеопатрой милосердно. Это ее не удовлетворило, и вскоре римский военачальник вернулся к своему господину, оставив Клеопатру в покое до конца дня. Прокулей описал положение Клеопатры Октавиану и обратил его внимание на то, что, вероятно, будет нетрудно проникнуть в мавзолей по приставным лестницам и что, если это будет сделано быстро, Клеопатру можно схватить прежде, чем она успеет поджечь погребальный костер. Тогда Октавиан отправил Прокулея вместе с прибывшим в Александрию Корнелием Галлом, чтобы попытаться взять ее в плен. И Галл подошел прямо к дверям мавзолея и стал стучать в них, зовя царицу. Клеопатра сразу же спустилась вниз и вступила с ним в переговоры через запертую дверь. По-видимому, две ее прислужницы, желая услышать, что они говорят, оставили свой пост у окна в верхней комнате и оказались на ступенях лестницы позади нее. Как только Прокулей услышал, что царица повторяет условия своей сдачи, он подбежал к другой стороне мавзолея и, приставив лестницу, быстро взобрался по ней до окна, а вслед за ним это проделали и два других римских военачальника. Войдя в комнату, в которой царил беспорядок, он пробежал мимо мертвого тела Антония и поспешил вниз по мраморной лестнице, на нижних ступенях которой Прокулей столкнулся с Ирадой и Хармионой, а за ними в тусклом свете, проникавшем в зал, он увидел Клеопатру, стоявшую у запертой двери спиной к нему. Одна из женщин вскрикнула, когда увидела Прокулея, и крикнула своей госпоже: «Несчастная Клеопатра, ты пленница!» При этих словах царица обернулась и, увидев римского военачальника, выхватила из ножен, висевших у нее на поясе, кинжал и подняла его для удара, который должен был положить конец ее жизни, а вместе с ней всему этому ужасу. Но Прокулей оказался проворней. Он бросился на Клеопатру с такой силой, которая, наверное, отшвырнула ее к двери, и, схватив ее за запястье, заставил ее маленькую ручку выронить кинжал. Затем, прижав руки Клеопатры к туловищу, он приказал своим людям перетряхнуть ее платье в поисках спрятанного оружия или яда. «Стыдно, Клеопатра, – сказал ей Прокулей, выговаривая за попытку убить себя, – ты поступаешь очень несправедливо по отношению к себе и Октавиану, пытаясь лишить его такой прекрасной возможности проявить свое милосердие. Ты заставила бы мир поверить, что самый человечный из полководцев оказался вероломным и безжалостным врагом». Затем Прокулей, по-видимому, приказал своим людям снять засовы и открыть двери в мавзолей, после чего Корнелий Галл со своими людьми смог помочь ему охранять царицу и двух ее прислужниц. Вскоре после этого прибыл вольноотпущенник Октавиана по имени Эпафродит с приказом обращаться с Клеопатрой со всей возможной мягкостью и вежливостью, но при этом принять строжайшие меры к тому, чтобы не дать ей причинить себе вред. Действуя согласно этим инструкциям, римские военачальники, видимо, поместили царицу под стражу в одно из верхних помещений мавзолея, тщательно обыскав его на предмет спрятанного оружия или ядов.
Перед заходом солнца Октавиан официально вступил в Александрию. Он хотел произвести впечатление на население города своим великодушием и миролюбием и поэтому взял в свою колесницу жителя Александрии, философа по имени Арей, которому симпатизировал. Когда триумфальная процессия проходила по прекрасной улице Канопус, взволнованные горожане увидели, что Октавиан держит философа за руку и разговаривает с ним самым дружеским образом. Вскоре стали распространяться слухи о том, что, когда завоеватель получил известие о смерти Антония, он пролил слезу сожаления и прочитал своим приближенным несколько гневных писем своего врага и свои спокойные ответы на них, показав этим, что ссора была ему навязана. После этого, видимо, были отданы распоряжения, запрещающие всякое насилие и грабежи, и вскоре перепуганные александрийцы отважились выйти из своих укрытий, а почти всем местным магнатам было приказано собраться в Гимнасии. Здесь, в сумерках, Октавиан обратился к ним с речью, в самом начале которой все они распростерлись перед ним на земле в подобострастных позах. Повелев им встать, Октавиан сказал им, что снимает с них всю вину, во-первых, в память о великом Александре, который основал их город, во-вторых, ради самого города, который так велик и красив, в-третьих, в честь их бога Сераписа и, наконец, чтобы порадовать своего дорогого друга философа Арея, по просьбе которого он не собирался губить много жизней.
Успокоив так жителей города, которые теперь, наверное, приветствовали Октавиана как освободителя и спасителя, он удалился в свои покои, где, словно в издевку, издал приказ немедленно перебить тех придворных Клеопатры и Антония, которые не нравились Арею. Несчастный Антилл, сын Антония, выданный своим вероломным учителем Теодором Октавиану, был немедленно казнен в храме, возведенном Клеопатрой в честь Юлия Цезаря, где Антоний нашел убежище. Когда палач отрубил мальчику голову, Теодор ухитрился украсть драгоценный камень, который Антилл носил на шее, но кража была раскрыта, и Теодора доставили к Октавиану, который тотчас приказал распять его на кресте. Под стражу были взяты двое детей Клеопатры, Птолемей и Клеопатра Селена, которые все еще находились в Александрии. Октавиан, видимо, дал понять Клеопатре, что, если она попытается убить себя, он казнит ее двоих детей. Так он мог гарантировать себе, что она не станет лишать себя жизни, так как, по словам Плутарха, «перед этим аргументом ее намерение [убить себя] пошатнулось и ослабло».