Клеопатра. Последняя царица Египта

Вейгалл Артур

В это время тело Антония, полагаю, готовили к погребению. И хотя мумификация по-прежнему часто практиковалась в Александрии и греками, и египтянами, не думаю, что были сделаны какие-то серьезные попытки бальзамировать труп, и, вероятно, через несколько дней он был готов к погребальной церемонии. Из уважения к умершему полководцу ряд римских военачальников и иностранных владык, которые находились при армии Октавиана, обратились с просьбой позволить им оплатить расходы по его погребению, но из уважения к пожеланиям Клеопатры тело оставили у нее, и были отданы распоряжения, чтобы ее приказания в отношении похорон неукоснительно исполнялись. И Антоний был похоронен со всей царской пышностью в гробнице, которая, вероятно, уже давно была приготовлена для него недалеко от мавзолея его жены. Клеопатра шла за ним до его могилы, трагическая, жалкая фигурка, окруженная своими причитающими придворными, и, пока жрецы курили ладан и читали соответствующие тексты, царица своими хрупкими ручками безжалостно била себя в грудь и все звала и звала умершего. В эти последние ужасные часы Клеопатра вспоминала только самое лучшее в их отношениях с Антонием, а воспоминания о многочисленных разногласиях с ним стерла из ее памяти горестная сцена смерти Антония и его последние слова к ней, когда он, стеная, лежал на ее постели. В своем крайнем одиночестве Клеопатре, наверное, теперь так сильно хотелось вновь оказаться в его жизнерадостном обществе, как в начале их совместной жизни, как вряд ли хотелось при его жизни. И ей, вероятно, действительно было трудно удержаться от того, чтобы не покончить со своей несчастной жизнью на могиле своего умершего возлюбленного. Но угроза Октавиана в отношении детей Клеопатры удерживала ее руку; к тому же даже в своих мучительнейших страданиях она не оставляла надежды спасти Египет из когтей Рима. Ее собственная власть, она знала, кончилась, и самым лучшим концом, на который она могла надеяться, была ссылка. Все же отношение к ней Октавиана во многом указывало на то, что он склонен оставить трон ее потомкам. Клеопатра не знала, как вероломно Октавиан ведет себя по отношению к ней, как он прилагает все усилия к тому, чтобы подогреть в ее сердце надежду, желая привезти ее в Рим живой и выставить в цепях на потеху глумящейся толпе. Клеопатра не понимала, что послания к ней Октавиана – с ободрениями и даже выражениями любви – были написаны с изощренным коварством, что его энергичные уверения в отношении ее детей делались в то время, когда он, вероятно, спешно отправлял письма в Беренику, пытаясь вернуть Цезариона в Египет для того, чтобы казнить. Клеопатра не поняла характера Октавиана и поэтому все еще на что-то надеялась. Она вела удивительную игру за объединение Египта и Рима в одно огромное царство под властью своих потомков и потомков великого Юлия Цезаря и проиграла ее. Но была еще надежда, что в этом общем крушении Клеопатра сможет спасти одну ценность, с которой начинала свои действия, – трон Египта, а чтобы сделать это, она должна еще жить и мужественно переносить кошмар своей жизни.

Вернувшись после похорон в свои комнаты в мавзолее, где решила теперь остаться, Клеопатра слегла с сильной лихорадкой и так, в бреду, провела несколько дней. К тому же она страдала от сильной боли, которую вызывали воспаления и раны от тех ударов, которые она в отчаянии градом обрушивала на свое хрупкое тело. В бреду Клеопатра снова и снова издавала безутешный крик: «Меня не будут показывать на его триумфе!» – и постоянно умоляла дать ей умереть. Одно время она отказывалась от еды и просила своего врача, некоего Олимпа, помочь ей тихо уйти из этого мира. Но Октавиан, узнав о возрастающей слабости Клеопатры, еще раз предупредил ее, что, если она не приложит усилия к тому, чтобы жить, он не будет снисходителен к ее детям. После этого, словно пробудившись к жизни от такого давления на ее материнские инстинкты, Клеопатра стала бороться за свое выздоровление, послушно глотая лекарства и стимуляторы, которые ей давали.

Так проходили жаркие августовские дни, и наконец царица, слабая и изможденная, снова могла передвигаться. На тот момент ей было тридцать восемь лет, и она, вероятно, утратила ту свежесть молодости, которой всегда отличалась, но ее блестящие глаза, наверное, теперь стали еще более удивительными, оттеняясь бледностью лица, а небрежно уложенные темные волосы усиливали ее трагическую красоту. Чарующий голос Клеопатры не мог утратить свою прелесть, и это неуловимое качество ее голоса могло быть усилено ее болезнью и нервным напряжением, через которое она прошла. В действительности ее личное обаяние было так велико, что Корнелий Долабелла, один из римских военачальников, чьей обязанностью было охранять ее, быстро стал ее преданным слугой и дал обещание, что будет сообщать ей о любых планах Октавиана в отношении ее, которые ему станут известны.

28 августа, когда Клеопатра лежала на маленьком убогом ложе в верхней комнате своего мавзолея, глядя, как я думаю, в безысходном отчаянии на синие воды Средиземного моря, вбежали ее прислужницы с сообщением, что к ней пришел Октавиан, чтобы засвидетельствовать ей свое уважение. Он еще ни разу не наносил визит и очень вежливо избегал Клеопатру до и во время похорон Антония; а после них она была слишком больна, чтобы принимать Октавиана. Но теперь Клеопатра выздоровела, и завоеватель неожиданно пришел, чтобы поздравить ее с этим, как этого требовал этикет. Он вошел в комнату прежде, чем царица успела подготовиться, и Плутарх пишет, что, «когда Октавиан вошел, Клеопатра вскочила с ложа, одетая лишь в одну сорочку, и бросилась к нему в ноги; ее волосы были растрепаны, а лицо искажено, голос дрожал, глаза запали и были темны. На ее груди были видны отметины от ударов, которые она наносила себе, и вся она казалась сломленной не меньше, чем ее дух. Но, несмотря на все это, ее былая привлекательность и энергия ее девичьей красоты еще отчасти оставались с ней и, несмотря на ее нынешнее состояние, по-прежнему исходили от нее и проявлялись во всех выражениях ее лица».

Образ обезумевшей царицы со спутанными волосами, упавшими на лицо, в свободной сорочке, соскальзывающей с ее белых плеч, пресмыкающейся у ног равнодушного, нездорового на вид человека, несколько смущенно стоящего перед ней, вероятно, должен мучить разум историка, который следил за ходом военных действий Клеопатры против представителя Рима. Но все же в этой сцене мы можем разглядеть ее, лишенную царских официальных аксессуаров, которые часто делали Клеопатру более импозантной и внушающей благоговение, чем на самом деле. Она была, в сущности, женщиной, а теперь, находясь в слабом физическом состоянии, действовала точно так же, как могла бы повести себя в подобных обстоятельствах любая другая представительница ее пола в крайнем возбуждении. Всегда удивлявшее современников мужество почти покинуло Клеопатру, а ее настойчивость в достижении цели рухнула вместе с крушением всех ее надежд. Клеопатру часто называли расчетливой женщиной, которая прожила свою жизнь в умышленном и эгоистичном сладострастии и которая приняла смерть с несгибаемым достоинством. Но, как я уже пытался показать в этой книге, характер царицы был по сути своей женским – Клеопатра была перенапряжена и подвержена быстрым переменам настроения от радости до отчаяния. И хотя египетская царица была проницательной, независимой и бесстрашной, она никогда не была женщиной, полностью уверенной в своих силах, и в обстоятельствах, которые описываются здесь, мы получаем представление о ее характере и видим, что она могла отчаянно нуждаться в помощи и сочувствии других людей.

Октавиан поставил Клеопатру на ноги и, доведя до постели, сел рядом. Сначала она говорила с ним сбивчиво, оправдывая свои действия в прошлом и приписывая некоторые свои поступки, такие как, я полагаю, укрытие в мавзолее, своему страху перед Антонием. Но когда Октавиан указал Клеопатре на расхождения в ее высказываниях, она больше не делала попыток оправдать свое поведение, умоляя его только не отнимать трон у ее сына и говоря ему, что она охотно будет жить, если только он гарантирует ей безопасность ее страны и династии и будет милосердным к ее детям. Затем, встав с постели, она принесла Октавиану несколько писем, написанных ей Юлием Цезарем, а также один или два его портрета, написанных для нее при его жизни. «Ты знаешь, – сказала она, – сколько времени я была с твоим отцом (Октавиан, внучатый племянник Гая Юлия Цезаря и до 44 г. до н. э. носивший имя Гай Октавий, был по завещанию Юлия Цезаря усыновлен и с 44 г. до н. э. стал Гаем Юлием Цезарем Октавианом (а с 27 г. до н. э., после описываемых событий, императором Цезарем Августом). – Ред.) и что именно он возложил корону Египта на мою голову, но, чтобы ты узнал кое-что о его личных делах, пожалуйста, прочти эти письма. Все они адресованы мне и написаны его собственной рукой».

Вероятно, Октавиан пролистал письма не без любопытства, но, по-видимому, не проявил желания читать их; и, видя это, Клеопатра вскричала: «Что пользы мне от этих писем? Но я снова будто вижу его в них живым!» Мысль о своем былом возлюбленном и друге и воспоминания, навеянные ей письмами и портретами, наверное, лишили ее присутствия духа, и, будучи в таком взвинченном и слабом состоянии, она теперь совершенно потеряла самообладание. Было слышно, как она вскрикивает между рыданиями: «О господи, как я хочу, чтобы ты был жив», словно обращаясь к Юлию Цезарю.

Октавиан, видимо, утешил ее, как мог, и наконец она, видимо, согласилась, что в обмен на его милосердие она полностью отдастся его власти и безоговорочно передаст ему все свое имущество. Один из управляющих Клеопатры, по имени Селевк, в это время ожидал в мавзолее ее распоряжений, и она приказала ему передать Октавиану список драгоценностей и ценных вещей, который они вместе недавно составили и который теперь лежал вместе с другими бумагами в ее комнате. Селевк, видимо, прочел этот документ Октавиану, но, желая втереться в доверие к новому господину и полагая, что за верность Клеопатре ему уже не платят, добровольно сообщил, что некоторые предметы не были включены в список и что царица нарочно утаивает их для себя. При этих словах Клеопатра вскочила с постели и, бросившись на пораженного управляющего, схватила его за волосы, стала таскать его за них и в ярости била его по лицу. Она была так возмущена и взвинчена, что вполне могла нанести этому человеку какое-нибудь серьезное увечье, если бы Октавиан, который не мог удержаться от смеха, не удержал Клеопатру и не отвел ее назад к постели. «Правда, это очень тяжело, – воскликнула она, обращаясь к своему гостю, – когда ты оказываешь мне честь и приходишь навестить меня в таком положении, а мой собственный слуга меня обвиняет в том, что я не учла в списке некоторые женские безделушки. Можешь быть уверен, я сделала это не для того, чтобы украсить ими себя в своем несчастье, а чтобы сделать тебе, твоей сестре Октавии и твоей жене Ливии небольшие подарки и благодаря их заступничеству надеяться расположить тебя к тому, чтобы проявить милосердие».

Октавиан был рад слышать от нее такие слова, так как это, по-видимому, означало, что она полна желания продолжать жить, а он очень был озабочен этим отчасти, как я уже сказал, для того, чтобы испытать чувство удовлетворения, демонстративно проведя Клеопатру в цепях по улицам Рима, а отчасти, наверное, для того, чтобы продемонстрировать после этого свое милосердие и уважение к памяти покойного диктатора, даровав ей жизнь. Поэтому Октавиан сказал Клеопатре, что она может распоряжаться этими ювелирными изделиями по своему усмотрению, и, пообещав, что его обращение с ней будет милостивым сверх всяких ожиданий, он закончил свой визит, удовлетворенный тем, что завоевал доверие Клеопатры и обманул ее. Однако в этом он ошибся, и сам был обманут ею.

Из его слов и манеры себя вести Клеопатра поняла, что Октавиан хочет выставить ее на всеобщее обозрение в Риме и не собирается позволить ее сыну Цезариону править вместо нее, а, напротив, нацелился захватить Египет для Рима. Ничуть не успокоив Клеопатру, эта беседа оставила в ней уверенность в том, что судьба ее династии решена окончательно. Она уже отчетливо видела, что не осталось ничего, ради чего стоило бы жить. Вскоре к Клеопатре пришел гонец от Корнелия Долабеллы и сообщил ей секретную весть: увидев, что она уже оправилась от болезни, Октавиан решил отправить ее в Рим вместе с ее двумя детьми через три дня или даже меньше. Возможно также, Долабелла уже сообщил ей, что у ее сына Цезариона нет никакой надежды, потому что Октавиан решил убить его, как только тот окажется в его руках, понимая, что неразумно оставлять в живых человека, претендующего на звание законного наследника Великого диктатора.