Клеопатра
Шрифт:
— А ты хотела бы приехать погостить ко мне, в Рим? — внезапно спросил Цезарь. И добавил: — Царица, твоя мать, согласна!..
Хасса приподняла и опустила руку, не завершив жест невольного изумления. Дочь Клеопатры серьёзно посмотрела на Цезаря Октавиана и проговорила уже громче:
— Я поеду как заложница? Но мама и Антос будут править в Александрии, да? Отец поедет со мной?..
Цезарь внимательно выслушал её вопросы и отвечал обстоятельно:
— Да, девочка, ты будешь жить в Риме как заложница, но никто не причинит тебе вреда. Твой отец не поедет в Рим, твой отец умер.
Девочка молчала, как будто потеряла дар речи...
Хасса приказала рабыням собирать царевну в дорогу. При девочке оставалась одна молодая негритянка, ещё не так давно прислуживавшая царице. Тула очень привязалась к этой чернокожей Глафире и обрадовалась, узнав, что Глафира поедет с ней...
— Ведь Ирас и Хармиана, конечно, останутся в Александрии, при маме... — Девочка вдруг осеклась и посмотрела на Максима, которому говорила эти слова... — Это неправда? — спросила таким вдруг совсем тонким голосом... — Это неправда? Они не умерли? Все не умерли?!..
Максим не произносил ни слова, не утешал осиротевшую царевну. Он молча отдал ей золотую коробочку-копилку, сплющенную, растоптанную многими ногами... Три дня подряд Тула плакала непрерывно. Сидела, поджав под себя ноги, v стены в отведённой ей комнате, то и дело закрывала покрасневшее от плача лицо ладонями, и плакала, плакала... Но в день отплытия она уже не плакала. Глафира хорошо умыла лицо девочки холодной водой, но глаза всё же оставались покрасневшими и припухшими, так много плакала эта девочка!..
Клеопатру, её сыновей и служанок похоронили на том самом кладбище в садах при святилище Анубиса. Впоследствии эти могилы затерялись и никогда не были найдены. На другой день после погребения Максим пришёл к могиле Маргариты один, принеся с собой маленький кувшин крепкого вина и глиняную расписную чашку. Он налил чашку дополна и выпил залпом, запрокидывая голову. В иудейском погребальном обряде это называлось: выпить чашу утешения... Затем он пролил из кувшина немного вина на могилу и поставил на землю подле свежей могилы кувшин и чашку. Накинул на голову конец плаща в знак скорби и ушёл, не оглянувшись.
Сейчас для вас в моём театре
Пройдёт кино о Клеопатре.
Оно пройдёт куда-то вдаль,
Сверкая мощными шелками.
И золотыми уголками
Расставится в груди печаль
И радость, потому что мы
Умеем танцевать не хуже,
И ночью тосковать о муже,
И пировать среди чумы!..
Она сегодня опустила край молитвенной повязки белой
на лоб, на брови,
и она творит последний свой отчаянный намаз...
Войска, войска... естественно, тоска...
Она была тиранка и поганка.
И потому -
уже почти необозрим -
Ей на вершине молодого танка
Привозит злую справедливость Рим!..
Рим приказал рифмованно и чётко,
чтобы она собою не была!
Но как же ей совсем не быть собою?!..
Она стоит, как разукрашенная ёлка,
разубранная тонкими шарами;
но почему-то жаркий летний день,
и никакой зимы уже не будет!
А только яркий, летний-летний день,
когда уже тоскливо пахнет гарью,
когда горячий дым летит к обрыву,
последний воздух набухает в грудь,
и хочется скорее умереть,
пока ещё возможно умереть свободной...
Уже втоптали в пыль её портреты
Уже разбили статуи...
Тебе-
моя любовь — моя Александрия
мой брат Египет — погребальный воздух
многооконных башен и садов...
Она
влезает, задыхаясь, по ступенькам вверх...
Играют в кости римские солдаты далеко внизу,
храня её небрежно от её людей.
Она стояла на высокой кровле, слёзы
теклись отчаянно из мокрых глаз...
А почему, зачем нельзя быть снова молодой
в балканском городе,
на греческой земле Александрии?!
Зачем не может статься этот мир,
богов красивых многих, статуй пёстрых
с глазами из красивого стекла?!
Зачем не может статься этот мир,
где все танцуют на огромной свадьбе