Клетка для простака. Тот, кто шепчет
Шрифт:
Доктор Фелл наклонился вперед и заговорил с величайшей серьезностью:
– Есть одна деталь, о которой не упоминается ни в рукописи Риго, ни в официальных отчетах. Никто просто не удосужился сообщить о ней. Никто не придал ей никакого значения. Единственным человеком, который вспомнил о ней, является Фей Ситон, хотя она-то вообще не должна была бы быть в курсе дела, если только не имела на то особых причин. Она сказала об этом вчера вечером мистеру Хэммонду. Она сказала, что, отправляясь вдогонку за своим отцом, Гарри Брук накинул плащ. – Доктор Фелл
– Да, – сказал Майлс, преодолевая дрожь в голосе. – Но почему было Гарри не надеть плащ? В конце концов, день действительно был дождливым!
Доктор Фелл сделал ему знак замолчать.
– Профессор Риго, – продолжал доктор Фелл, – через некоторое время последовал за отцом и сыном к башне. У входа в башню он неожиданно встретил Фей Сигон.
Девушка сообщила ему, что Гарри и мистер Брук находятся на крыше башни и что между ними разгорелся спор. Она заявила, будто не слышала, о чем говорили отец с сыном, но в ее глазах, по свидетельству Риго, отражалось какое-то ужасное воспоминание. Она сказала, что не должна сейчас вмешиваться в их спор, и в полном смятении убежала.
На крыше башни Риго обнаружил Гарри и его отца, которые тоже пребывали в смятении. Оба были бледны и взволнованны. Казалось, Гарри о чем-то умолял отца, а тот, потребовав, чтобы сын дал ему возможность «поступить так, как он считает нужным», сурово попросил Риго увести Гарри.
В этот момент никакого плаща на Гарри не было. Он был с непокрытой головой, в вельветовом костюме, как это описывает Риго. Шпага-трость, в собранном состоянии, шпага и ножны вместе, была прислонена к парапету. Там же находился портфель, но по какой-то причине он стал пухлым портфелем.
Это необычное слово поразило меня, когда я прочел рукопись в первый раз.
Пухлый!
Но он не был пухлым, когда Говард Брук показывал его содержимое Риго в кредитном банке Лиона. В нем лежали – цитирую рукопись Риго – «четыре небольшие пачки английских банкнотов». И больше ничего! Но теперь, когда Риго и Гарри оставляли мистера Брука в одиночестве на крыше башни, портфель был чем-то набит… Взгляните, – сказал доктор Фелл.
И он поднял желтую шпагу-трость.
Он с чрезвычайной осторожностью открутил ручку, вытащил тонкое лезвие из ножен и поднял его.
– Это оружие, – сказал он, – было найдено после убийства мистера Брука в виде двух частей: самой шпаги, лежащей у ног жертвы, и ножен, откатившихся к парапету. Эти две части соединили только много дней спустя после убийства. Полиция забрала их, чтобы отдать на экспертизу, в таком виде, в котором они была найдены.
Иными словами, – пояснил доктор Фелл с яростным ожесточением, – их соединили тогда, когда кровь уже давно засохла. Однако внутри ножен тоже имеются пятна крови. О tempora! О mores! Разве вы не понимаете, о чем это говорит?
Доктор Фелл, подняв брови, словно разыгрывая некую жуткую пантомиму, взглянул по очереди на каждого из своих собеседников, как будто принуждая их сделать вывод самостоятельно.
– Мне кажется, я наполовину догадалась, что вы имеете в виду, хотя это совершенно ужасно! – сказала Барбара. – Но я пока плохо себе представляю… все, что мне приходит в голову…
– Что вам приходит в голову? – спросил доктор Фелл.
– Я думаю о мистере Бруке, – сказала Барбара. – О том, как он медленно вышел из дома, прочтя письмо сына. Как он медленно шел к башне. Как пытался осознать то, что сделал Гарри. Как пытался принять какое-то решение.
– Да, – тихо сказал доктор Фелл. – Давайте последуем за ним.
Готов поклясться, что Гарри Бруку стало немного не по себе, когда он узнал от матери о неожиданном возвращении отца домой. Гарри вспомнил о своем неоконченном письме, лежавшем в комнате, в которой только что побывал отец. Прочел ли тот письмо? Это было страшно важно для Гарри. И он накинул плащ – поверим, что он это сделал, – и бросился вслед за отцом.
Он добежал до башни. И обнаружил, что мистер Брук, желая побыть в одиночестве, как всякий человек, у которого тяжело на душе, поднялся на крышу башни. Гарри последовал за ним. В этот пасмурный, ветреный день было довольно темно, но, должно быть, увидев лицо отца, он сразу понял, что тому все известно.
Мистер Брук наверняка немедленно выложил сыну все. А стоящая на лестнице Фей слышала каждое слово.
Она говорит, что вернулась с прогулки вдоль берега в половине четвертого. Она еще не купалась, купальный костюм по-прежнему висел у нее на руке. Она вошла в башню. Услышала доносящиеся сверху гневные голоса. И, неслышно ступая в своих плетеных открытых туфлях на каучуковой подошве, медленно поднялась по лестнице.
Стоя в полумраке на винтовой лестнице, Фей Ситон не только слышала голоса, но и видела все, что происходило на крыше. Она видела Гарри и его отца: оба были в плащах. Она видела, как размахивает руками мистер Брук; видела прислоненную к парапету желтую шпагу-трость, лежащий портфель.
Какие гневные обвинения и угрозы выкрикивал Говард Брук? Не угрожал ли он Гарри, что отречется от него? Возможно. Поклялся ли он, что тот не увидит ни Парижа, ни школы живописи, пока он, его отец, жив? Вероятно. Не перечислил ли он с отвращением в очередной раз все гнусности, совершенные Гарри, чтобы опорочить девушку, которая его любила? Почти наверняка.
И Фей Ситон все это слышала.
Но как бы ни была она потрясена, самое ужасное ей еще только предстояло услышать и увидеть.
Подобные сцены могут иметь непредсказуемые последствия. Так и случилось на этот раз. Внезапно замолчав, отец повернулся к Гарри спиной, неожиданно для сына. Все планы Гарри рухнули. Он предвидел, что его ждет не слишком приятная жизнь. И что-то сдвинулось у него в голове. В детской ярости он схватил шпагу-трость, открутил ручку, вытащил клинок из ножен и вонзил в спину отца.
Доктор Фелл, который, казалось, каждой клеткой огромного тела ощущал ужасный смысл собственных слов, соединил обе части шпаги-трости. Потом бесшумно положил ее на пол.