Клетка для сверчка
Шрифт:
– Темно, как вечером, – улыбнулась ему Александра.
Она старалась растянуть спокойные минуты, каких в ее жизни было мало в последнее время. Пила кофе не торопясь, следя за тем, как пляшет язычок пламени в стеклянном плену, бегут ручьи вдоль тротуаров и зыбко отражаются в мокром асфальте красные габаритные огни машин, медленно проезжающих по переулку. Брызги дождя попадали прямо в ее кофе, буравя дырки в оседающей пене.
«Все это удивительно, и все это очень хорошо… Но почему я?» Она упорно прогоняла мысль, темную и беспокойную, как это мглистое утро, похожее на ранний вечер. «Почему ему понадобилась именно я?»
…Лесная
Штромм обернулся с переднего сиденья:
– Вот мы и на месте, дальше несколько минут пешком. Прекрасная прогулка!
– А как мы попадем вовнутрь? – Александра оглядывала длинную решетчатую ограду, тянувшуюся вправо и влево от ворот. Ограда терялась в зарослях кустарника, подступившего вплотную к поселку.
– У меня есть ключ от калитки! – успокоил ее Штромм и обернулся к таксисту: – Значит, как договорились, вы ждете полчаса – и сразу в Шереметьево!
– Воля ваша! – ответил таксист. – Вы же за ожидание платите.
Штромм вышел первым и галантно распахнул дверцу перед Александрой. Он вел себя так, словно никуда не спешил, и некоторое время стоял перед воротами, с удовлетворением оглядываясь по сторонам. Казалось, ему было по душе полное безлюдье и тишина этого места.
– Чудесно! – резюмировал он, потягиваясь. – Жить бы и жить… А Ольга мечтает уехать отсюда. В сущности, ее можно понять… Она живет в доме, где убили ее отца.
Подойдя к воротам, он достал из кармана пиджака связку ключей, быстро, привычно выбрал один, магнитный, и приложил его к замку калитки. Низко заныл сигнал. Штромм поманил Александру и галантно впустил ее в калитку первой.
– Всего несколько минут пешком, – повторил он, закрывая за собой калитку. – Мне засиживаться некогда, около полуночи самолет, едва успеваю. Послушайте…
Штромм неожиданно взял Александру под руку, и она вздрогнула. Подобная фамильярность всегда ее настораживала, но Штромм как будто не вкладывал в свой жест никакого подтекста. Он вел Александру по аллее и говорил спокойно, со своим легким металлическим акцентом, придававшим его речи непререкаемый тон.
– Вы должны ей понравиться, понимаете меня? – Мужчина свернул на одну из боковых аллей, в конце Александра разглядела двухэтажный белый дом, полускрытый деревьями. В глубине сада горел фонарь. – Иначе она вам не доверится. Ольга – человек первого впечатления. Она не уверена в себе, легко идет на поводу, но уж если вы ей не понравитесь с первого взгляда, ничего не выйдет и слушаться она вас не будет. Это подросток. Женщина она только с виду. Мне кажется…
Штромм выпустил локоть Александры так же резко, как схватил его. Он повернулся к женщине и вглядывался в ее лицо, словно старался запомнить каждую черту. Этот сверлящий взгляд, который Александра уже отмечала у своего клиента, производил на нее гнетущее впечатление. Она отвела глаза.
– Мне
Александра с молчаливым удивлением отметила, что на лице Штромма появилась язвительная улыбка, противоречившая его чувствительной тираде.
– Никаких указаний я вам давать не стану, – улыбка Штромма стала еще шире, что не сделало ее приятнее. – Здесь рецептов быть не может. Доверяю вашему знаменитому чутью.
– Да, кстати, о чутье… – медленно, словно просыпаясь от тяжелого сна, проговорила Александра. – Кто рекомендовал меня вам?
– Это давнее-давнее дело, – Штромм словно забыл улыбку на неподвижном лице. – У меня была старая добрая знакомая в Москве, она знала всех на свете. Я имею в виду тех, кто торгует антиквариатом, конечно. И как-то в разговоре она упомянула вас, сказала, что вы – самый честный человек в этой области. И потому никогда вам не стать богатой!
– Кто же эта ваша знакомая? – изумленно спросила художница.
– Альбина Гуляева. У нее когда-то был собственный магазин, но потом она стала сильно болеть, ноги отказывали, она больше не могла заниматься делами. Сейчас она уже в лучшем мире.
Штромм вздохнул, искренне или притворно – понять было невозможно. Александра не сводила с него глаз. Закат догорел, стремительно стемнело, и лицо ее спутника сделалось почти неразличимым.
– Альбина была небезгрешна, как все мы, но ее мнение для меня всегда много значило, – закончил Штромм. – Поэтому, когда мне понадобились услуги посредника, я вспомнил о вас.
– Альбина была моим лучшим другом, – проговорила Александра. – Мне было тяжело ее потерять.
– Я рад, что вы умеете дружить, – Штромм повернулся и взглянул на дом, белевший в конце аллеи. – В наше время это редкое качество, а Ольге очень нужны друзья.
И направился к дому, больше не делая попытки взять Александру под руку, за что она была ему благодарна. Хотя этот человек, внушавший ей больше опасений, чем доверия, и сослался на знакомство с Альбиной, художница не могла отделаться от тягостного ощущения. «У него жесткий взгляд, фальшивая улыбка… И все эти разговоры об опекаемых сиротах…» Александра понимала, что, возможно, несправедлива к человеку, сразу вызвавшему у нее безотчетную неприязнь, но ничего не могла с собой сделать. Эдгар Штромм не нравился ей, несмотря на то что спас ее от безденежья в самый критический момент.
Их ждали – по мере приближения к дому, белевшему в глубине темного, еще безлистного сада, Александра все яснее различала кого-то за калиткой. Фонарь освещал фигуру сзади, рисуя золотой контур вокруг головы, покатых плеч, обводя руку, лежавшую на перекладине калитки. В сумерках послышался низкий, теплый женский голос:
– Как вы поздно, дядя! Вам же в аэропорт!
– Успею, все успею, такси ждет за воротами! – Штромм быстро подошел к калитке и распахнул ее, жестом подзывая Александру: – Ну, дамы, знакомьтесь!