Клеймо Дьявола
Шрифт:
— Хотя все постоянно ищут короткие пути, дармовщину и чудеса, — лениво проговорил Митгарт, то ли соглашаясь, то ли оспаривая собеседника. — Мне представляется, что суть обаяния магии — просто в попытке подняться над моралью, объявив её вздорной ошибкой.
— В морали самой по себе ничего заведомо ошибочного нет, она даже необходима для получения большого наслаждения, произведённого рациональной распущенностью, — заметил, придвигаясь к Митгарту, Виллигут. — Нелепой и ошибочной мне представляется только мораль, основанная на устаревших и затасканных принципах…
"Законы механики основаны на принципах ещё более архаичных и обветшалых, что, однако, не даёт оснований считать их нелепыми", — вяло подумал Митгарт, но спорить не стал. Он апатично разлил остатки вина по стаканам, залпом выпил и поднялся.
— Пора, поздно. Мы засиделись. Завтра коллоквиум по-греческому. Я возьму это и почитаю на досуге, — Он не заметил взгляда, которым проводил его Виллигут, и тяжело ступая по каменным плитам пола, пошёл к себе, унося старый свиток пергамента, основательно изгрызенный по краям мышами.
…Когда за спиной Виллигута через несколько минут заскрипела дверь, он подумал, что вернулся Митгарт, но, радостно обернувшись, увидел на пороге рыжую бледную девицу, которая нагло пялилась на него ещё на лекциях. Нелепо раскачивая бедрами из стороны в сторону и глупо закатывая глаза, она подошла к нему вплотную. Он молча смотрел на кривляку, пока она не позволила себе прикоснуться к нему. Резким ударом Генрих отшвырнул её, а затем, распахнув дверь, грубо вытолкнул грязную тварь в коридор.
Чёрт его знает, что творится в Меровинге!
Возвратившийся к себе Бенедикт Митгарт был мрачен и, положив принесённую от Виллигута рукопись на стол, задумался о делах — куда как не блестящих. Семья была разорена, между тем сестрица — на выданье. Проблема представлялась неразрешимой. Он мутным взглядом смотрел серое набрякшее небо за окном. Начал накрапывать дождь.
То, что Бенедикт и Хелла — родственники, сказал бы каждый, увидевший их, — слишком уж очевидным было фамильное сходство. Но если грубость черт брата в какой-то мере искупалась его мужественностью, то сестру маленькие серо-зеленые глаза и длинный хрящеватый нос, нависавший над жабьими губами корытообразного рта, делали похожей на готическую горгулью. Бенедикт сам, глядя на неё, часто поёживался, с тоской думая о моменте, когда сестрица неизбежно заявит ему: "Дай мне мужа, не то я подожгу дом". Такое не раз слышали патриархи рода Митгартов от своих дочерей и сестёр. На его беду, после смерти отца старшим из Митгартов был он, Бенедикт.
Между тем, приданого у сестрицы не было.
Развалившись на диване, Бенедикт развернул свиток и погрузился в чтение. "Это знание не имеет равных, оно позволяет превращать Сатурн, Марс, Юпитер, Луну и Меркурий в чистое золото, и обладает способностью помогать созреванию растений и превращать всякие камни в рубины и бриллианты. Тебе следует сначала использовать металлический агент, каковым является королевская сатурния, а затем привести в действие Меркурий, после чего ты сможешь растворить и превратить в ликёр Солнце и Луну, и выделить из продукта их гниения семенной навоз. Этот Меркурий является чудесным кадуцеем, о каковом мудрецы говорили в своих книгах. Он, и только он, способен растворить Солнце и Луну до их подлинной природы и служить для приготовления Философской Тинктуры, трансмутирующей все металлы в золото…"
Сколько же нужно золота, чтобы пристроить сестрицу? Сам Митгарт не женился бы на такой и за мешок бриллиантов. Впрочем, за мешок… Бенедикт почесал макушку. За мешок — женился бы. Ха, да за мешок бриллиантов он женился бы и на чёртовой бабушке!
Бенедикт вернулся к тексту. "Знай же, что я сейчас излагаю то, что ни один Философ ранее не писал на бумаге. И пойми, что нет другого способа осуществления этого искусства. Всё остальное — обман, шарлатанство и ложный путь, с которыми я сталкивался, к великому сожалению, на протяжении долгих лет".
Глаза Бенедикта слипались, и стук в дверь заставил его вздрогнуть. Завещание Фламмеля выпало из рук. На пороге стояла Лили. Митгарт всегда был логичен. Появление фройляйн Нирах в его спальне за полночь не вызывало сомнения в её намерениях. Не Философская Тинктура, конечно, — апатично подумал Бенедикт, но ведь само плывёт в руки… Деловито и спокойно, не раздеваясь, он воспользовался Лили, а спустя несколько минут ненавязчиво подтолкнул её к двери, давая понять, что время забав кончилось. Наложив засов, он вновь погрузился в чтение.
"…Возьми белый Сульфур, разотри в порошок в стеклянной или мраморной ступе и ороси его Меркурием, из которого он был сделан, в количестве трети веса порошка. Преврати эту смесь в пасту наподобие сливочного масла, помести ее стеклянный сосуд округлой формы, поставь его в печь на подходящий жар углей, весьма умеренный. Во время возгонки ты увидишь чудесные вещи, происходящие в твоём сосуде, точнее говоря, все цвета, существующие в природе…"
Митгарт снова вздохнул. Бред это всё. Мрачная тень разорения стояла над ним чёрным призраком, но глупо думать, что наследники Фламмеля не испробовали все эти рецепты. И что? Кто озолотился? Он бросил свиток на стол и задул свечу. К чёрту. Утро вечера мудренее.
Не все так думали. Через дверь от Митгарта, в комнате Эммануэля Ригеля светилась лампа. Он ещё не ложился.
"Если же у кого из вас недостает мудрости, да просит у Бога, дающего всем просто и без упреков, — и дастся ему. Но да просит с верою, нимало не сомневаясь, потому что сомневающийся подобен морской волне, ветром поднимаемой и развеваемой. Да не думает такой человек получить что-нибудь от Господа. Человек с двоящимися мыслями нетверд во всех путях своих…"
Вечер выдался хмурым и дождливым, за окном урчали потоки воды, булькая в желобах горгулий, небо то и дело озарялось вспышками молний, и Эммануэль не услышал дверного скрипа, но продолжал читать.
"Блажен человек, который переносит искушение, потому что, быв испытан, он получит венец жизни, который обещал Господь любящим Его. В искушении никто не говори: Бог меня искушает; потому что Бог не искушается злом и Сам не искушает никого, но каждый искушается, увлекаясь и обольщаясь собственною похотью; похоть же, зачав, рождает грех, а сделанный грех рождает смерть…". Засидевшись в ночи над Писанием, Ригель уже хотел погасить лампу, когда на пороге появилось странное существо. В неверном свете мелькнули очертания черепа, почти сразу одевшиеся бледной кожей, и зазеленевшие глаза остановились на нём. Эммануэль не был труслив, но почувствовал, как липкий страх сковывает его. Он наконец узнал Лили, но это почему-то испугало его ещё больше. Она медленно двинулась к нему, подойдя к столу, за которым он сидел, вплотную. Он резко поднялся, опрокинув стул. Она придвигалась всё ближе. Он отступал. Свет лампы вновь упал на лицо Лили, превратив его на мгновение в череп. Резко оттолкнувшись от края стола, Ригель опрометью бросился к двери, бегом пронёсся по коридору, и остановился лишь тогда, когда налетел в тёмном портале на преподавателя латыни, профессора Вальяно.