Клеймо дьявола

Михайлова Ольга А.

Эммануэль исподлобья взглянул на Хамала.

— Не в неё?

— Воистину так. Предмет его склонности — вы, Эммануэль. Я ни на что не намекаю. Он — отнюдь не Виллигут. Но его влечёт к вам вполне искренне. Кстати, знаете, что он сказал мне однажды? «Если Эммануэль будет со мной, я найду Бога». Довольно странное условие богопостижения, вы не находите? Но это я так, к слову. Мне-то не до Бога, жизнь под угрозой.

— Если бы я чувствовал угрозу своей жизни, мне было бы сугубо «до Бога».

— Нисколько не сомневаюсь. Но подумайте, Эммануэль, к вам приходит Морис, который на самом деле некто совсем другой, и спрашивает о чём-то сокровенном. Вы отвечаете… Или Симона попросит прийти

к ней на помощь, и вы оказываетесь в ловушке… А сколько ещё вариантов…

Эммануэль выслушал молча, потом — пожал плечами.

— Нельзя жить, не доверяя никому… Да и как защититься?

— Этот человек, как я понял, может принять только облик другого. Только облик. Пришедший к Моозесу избегал разговоров и расспросов. Пробыл считанные минуты. Может, время его пребывания в чужом облике ограничено? Чем? Но, если это был Виллигут, то он просто мог заворожить Моозеса, внушить тому, что тот видит меня… В любом случае, завтра утром приедет де Невер, и нам нужно обдумать, как действовать. Нужно иметь особые знаки узнавания.

— Как вы это себе представляете?

— Проще простого. Я и вы, вы и Невер, Невер и я, я и Риммон, — все мы должны договориться друг с другом. Если мы остаемся наедине, я спрашиваю вас, допустим, «Сколько стоит звезда Давида?» — вы отвечаете: «Не дороже звезды Мегрец» — и я буду знать, что передо мной — вы. Кроме нас двоих, об этом никто не должен знать. Со стариком Моозесом я на этот счет уже договорился.

— Понимаю, но тогда вам придётся посвятить Сирраха во всё.

— Да. Но вы меня убедили. И в самом деле, кому-то же надо доверять. Он ко мне расположен. Я даже восхищаю его — эрудицией и пониманием некоторых пока недоступных ему вещей. Нет-нет, он более чем умён, но обстоятельства его жизни не всегда благоприятствовали ему. И не он убил Лили и Виллигута, хотя и отнёсся к гибели последнего с трогательным равнодушием, что же касается Лили, то не могу осудить его за нескрываемое ликование. Тут, кстати, дело не в мстительности. Ведь теперь та не проболтается его дорогой Эстель об их интрижке, чего он сильно опасался. Ну, а сам он ни сонный, ни пьяный о том не проговорится. И не он был у Моозеса. Он никогда вообще не был в той части города. Он тут не причём. — Хамал помолчал, затем вновь заговорил. — Нужно всё же постараться понять, кто это. Нищих здесь было всего двое — вы и Виллигут. Да ещё Митгарт практически разорён. Но, боюсь, это не причина убийств. Как понять — есть ли у вора подлинная нужда в деньгах или это просто стремление стать ещё богаче? И действительно ли Лили убита из-за побрякушек? Или, что мне представляется не менее вероятным, с ней свели счеты за её, так сказать, «лярвистость»? Но в последний месяц никто, кроме Мормо, не якшался с этой пиявкой, а он здесь тоже не причём. Поди, разберись. — Он глубоко вздохнул. — А главное-то — кто был у Моозеса??

— А кто мог знать о вашем знакомстве с этим ювелиром?

— Я уже думал об этом. Все. Как-то на вечеринке у Невера Лили спросила меня об этом перстне. Я ответил, что это подарок ювелира Моозеса, друга моего деда. Там были все, — Хамал поморщился и неожиданно спросил, — как вы вообще можете верить в Бога, когда кругом столько дьявольщины и зла?

— Зло — не кругом. Разве это — зло? — Эммануэль показал за окно, где в инее, словно заколдованные, серебрились древесные ветви. — Зло — внутри нас. Но уничтожение зла, то есть нас, несовместимо с милосердием Божьим. Каким бы ни был сын — отец будет пытаться, любя, вразумить его. Если я не могу быть совершенным, причём тут Бог?

— Теодицея…

— Теодицея как таковая — результат ошибочного мышления, Хамал. Бог есть беспредельно совершенная Личность, а если Виллигуту нравилось

быть женщиной, то это проблемы Виллигута, а не Бога. Генриху, надо полагать, было известно, что Бог считает содомию мерзостью. Но он остался содомитом. Меня никто не ставил судьей над ним, но с чего я должен осуждать Бога? Странная логика.

— Но ведь есть и жертвы… Несчастные совращённые, невинно убиенные…

— Богом совращённые? Богом убиенные?

— Бог это допустил.

— Чтобы не допустить совращения невинного, надо уничтожить совращающего. Но ведь и Лили когда-то была чиста и невинна. Чтобы не допустить дальнейшего, её нужно было уничтожить в колыбели. И тогда вы сказали бы, что Бог допустил гибель невинного и чистого существа, «и оправдана премудрость чадами ея».

Хамал грустно и недоверчиво усмехнулся.

— Я вообще заметил удивительную вещь, — горячо продолжил Эммануэль, — чтобы понять, что есть человек, его надо спросить о Боге. И высказанное мнение: вся градация — от праздного безмыслия и отрицания до трепетной любви — скажет о человеке больше, чем многолетняя дружба, сотня совместных вечеров и задушевных бесед. Безошибочно.

— И как вы определите…Мориса… и меня?

— Морис?… Он не святой, и, я полагаю, вам это известно. Пока человек «жаден до удовольствий», он немного… неблагонадежен для Царствия Небесного. Но Морис никогда не говорил, что он совершенен, и не утверждал, что мораль — выдумка идиотов. К тому же, вы правы, он — благороден… точнее, благодушен, а благодушие — философский камень, превращающий всё, к чему он прикасается, в золото. Морис нравственно вменяем. Вы, как мне хотелось бы думать, — тоже. Хотя ваши проблемы — разные. В голову, забитую гордыней, суетой и прагматизмом — Бог не входит. Ему там нет места. Сказано: «в простоте сердца ищите Господа, ибо Он открывается неискушающим Его, а неправые умствования отдаляют от Бога». Но вы, Гилберт, и «простота»…

Гиллель перебил его.

— Эммануэль, я умён и поглупеть не могу. Если для богопостижения ум излишен, мне не нужно богопостижение.

— Христа, ещё в колыбели, признали простецы-пастухи и мудрецы-волхвы. А не признали как раз те, кто отошёл от первых… но не приблизился ко вторым.

— И у вас нет сомнений?

— Ну почему же? Как вы твердо уверены в ваших сомнениях, так и я порой сомневаюсь в своей вере. Но я понимаю, во что я верю, — Эммануэль принёс с кресла и положил на тахту к Хамалу большое покрывало, подаренное Невером. — Гораздо труднее бывает поверить в то, что я понимаю…

— Вы о Лили и Черной мессе? — прочтя его мысли, наморщил нос Хамал. — Да, пожалуй. А, кстати, знаете ли вы, — всколыхнулся он, — что ревность Нергала к Неверу, как к красавцу, неприязнь к Риммону, как ренегату, и презрение ко мне, как к иудейскому ничтожеству, — ничто в сравнении с его ненавистью к вам. Не задумывались, почему?

— Я не знал об этом, но задумываться не о чем. Они не могут не видеть во мне то, что им глубоко враждебно… Екклесиаст. «Мерзостен для нечестивого — идущий прямым путем», — он помолчал и виновато добавил, — мне они тоже временами омерзительны.

— Вы ненавидите их?

Эммануэль покачал головой.

— Они не хотят знать Бога и честно говорят, что служат дьяволу. Каждый, не ищущий Господа, есть слуга дьявола. В мире Духа все бинарно. «Кто не со Мной, тот против Меня». Но не все это понимают. Далеко не все. Мормо и Нергал просто умнее прочих. И последовательнее. И даже — честнее.

— Каждый, не ищущий… Странно. Но если человек не нашёл Бога…

— Никто не сможет оправдаться тем, что не нашёл Его. Каждый, кто искал с чистым сердцем, нашёл. Не находил неискавший. Или — не там и не то искавший. Или — искавший с нечистым сердцем…