Клеймо красоты
Шрифт:
Кто же были эти лица? Во-первых, загадочный гость, однажды явившийся в дом Антонины Васильевны, а во-вторых, ее дед. Очевидно, письмо все-таки предназначалось ему, но не было передано, поскольку деду пришлось бежать, а гость был арестован. И раз деду предстояло письмо прочесть, значит, его все-таки можно прочесть! Осталось сделать это…
А если исходить от этих самых лиц? Если попытаться понять, кто они такие? Вот, к примеру, дипломаты эпохи Петра, соприкоснувшиеся с основами европейской образованности, обожали вставлять в шифровки знаки с особой смысловой нагрузкой, например, обозначения планет, одновременно являющиеся символами металлов: кружочек с точкой в серединке – Солнце, золото; кружок с крестиком внизу – Венера, медь; со стрелкой – железо, Марс; перевернутый полумесяц – Луна, серебро…
Почему именно такие сочетания именно таких букв выбрали два человека, назвавшие друг друга, насколько помнила мать, странником и странноприимным? Странник, странник…
Он засел за словари и вскоре выяснил, что именно так, странниками, называли друг друга представители раскольнической, старообрядческой секты бегунов.
А что? Вполне могло такое быть! Ведь, насколько помнила Антонина Васильевна, ее дед был родом с севера Нижегородской губернии – самые раскольничьи места! Однако ни в одной из книг о старообрядцах, в которых упоминались бегуны, даже у Мельникова-Печерского, даже у Зеньковского, не нашлось ни единого намека на какие-то особые шифры. Опять тупик.
В этом тупике он «простоял» довольно долгое время и вот как-то раз проснулся ни свет ни заря с догадкой: а что, если буквы заменяют собою цифры? Один из многочисленных вариантов книжного шифра как раз и заключался в том, что буквы определенного текста – ключа – нумеровались по порядку. Затем брался текст, который следовало зашифровать, и его буквы заменялись той цифрой, которая соответствовала этой букве в ключе. Если ключ кончался, а шифровка была еще не готова, все начиналось сначала.
Он снова и снова вглядывался в свой текст. А что, очень похоже… Если дело обстоит именно так, понятно, почему трехбуквенные сочетания столь беспорядочно чередуются с двухбуквенными. Письмо вообще начиналось с одинокой н. Несколько раз попадались одинокие же у, в… Да неужто все так просто?!
Соскочив с постели, он схватил бумагу, карандаш, быстренько выстроил на листе слева столбец алфавита, справа – циферки: а – 1, б – 2, и так до конца, до я – 33… И споткнулся: староверы – люди религиозные. Ясно же, что переписываться они должны были только с помощью церковнославянского алфавита! Иначе как быть с , и «зайчиком» k?
С некоторых пор в числе его записок был и старославянский алфавит. Так… н – в нем 15-я, рд – 18-я и 5-я…
Дело пошло. Миновал всего какой-то час, а перед ним уже лежал листочек, испещренный десятками, сотнями, тысячами… Если он прав, за этими цифрами должны скрываться буквы неведомого текста!
Некоторое время он зачарованно любовался своим рукомеслом, а потом со вздохом опустил голову в горячие ладони.
Возможно, он угадал. Возможно, нет. Он этого не узнает никогда – если не найдет ключ. То есть страницу из книги.
Неведомую страницу из неизвестной книги…
Дождевые капли касались лица тысячью мелких, легких поцелуев. Ирина блаженно откинулась на спину, вскинула руки, подставляя дождю горящие от мозолей ладони. Но капли почему-то перестали долетать до нее, и Ирина тщетно пыталась поймать их. Заметалась, чуть не плача от разочарования, – и проснулась.
Сон! Вот же свинство, а?
Глаза открывать не хотелось. Вытянулась, всем телом ощущая неудобство короткой и узкой коечки, на которую ее уложили. Обычно на этой полудетской кровати спала баба Ксеня, но она против Ирины – что мышка! Нынче старушка устроилась на диванчике, который был размерами еще меньше кровати. А самое удобное ложе – Маришкино, в светелке под крышей – предоставили «молодым».
Ирина вспомнила, как, уходя наверх, Петр, словно невзначай, огладил крутое бедро своей Брунгильды, как завибрировало все ее тело, словно чуткая струна зазвенела, и протяжно, завистливо вздохнула. Можно не сомневаться в том, как проведут они с Маришкой первую половину ночи, пока Петру не настанет пора выходить на дежурство…
Поскольку все дружно валились с ног, после ужина Петр скомандовал отбой, однако ночь мужчины поделили между собой по часам: с одиннадцати до двух дежурил Сергей, потом заступал Петр, потом, уже под утро, следовало выйти Павлу, который нипочем не желал остаться в стороне, несмотря на свои приключения. С трудом удалось уговорить его отдохнуть до утра. А Ирине, которая порывалась сначала намекнуть, мол, следует дежурить по двое, пришлось благоразумно промолчать: разумеется, ее определили бы в напарницы к Павлу! Почему-то общественное мнение сосватало их накрепко, вплоть до того, что баба Оля, стеля постель своему постояльцу, бросила на кровать две подушки, скромно кося глазом на замершую в уголке Ирину. Ну и нравы в этих Вышних Осьмаках… Хозяйка не сомневалась, что девушка заночует здесь, в постели Павла!
Похоже, не сомневался в этом и сам Павел. Силы вернулись к нему подозрительно быстро, и сил этих оказалось много – так много, что Ирина, был момент, всерьез подумала пустить в ход ногти или закричать. Она видела, как Павел шалел от ее запаха, от близости ее тела, однако вместо того, чтобы радоваться и гордиться, испытывала только неловкость, даже стыд. Невыносимо было ощущать прикосновения этих жадных мужских рук, которые беспощадно тискали и ломали ее, гнули к постели, комкали одежду, норовя добраться до нагой плоти. Странные чувства пробуждали в ней поцелуи Павла! Даже в том смятении, в каком находилась Ирина, даже при всей ее убогонькой опытности, к которой так и липла частица НЕ, она не могла не понимать, что он знает, как обращаться с женщиной, как завести ее и возбудить. Были, были мгновения, когда Ирине хотелось одного: забыться в кольце его рук, сгореть в костре его губ… Но тотчас этот «рецидив одиночества» исчезал, оставался только страх перед распаленным, напряженным телом незнакомого мужчины, и чем дальше, тем отчетливее Ирина понимала: знакомства с ним ее тело не хочет и даже боится.
Наконец, когда она уже не в силах была сдержать злых, бессильных слез, Павел вдруг выпустил ее и с размаху плюхнулся на постель. Полежал, часто, глубоко дыша, ощупывая Ирину взглядом прищуренных глаз.
Она стояла, неловко свесив руки, не зная, что теперь делать, ощущая себя дура дурой – какой была всегда.
– Дело во мне? – хрипло, словно бы с ненавистью спросил Павел. – Или в ком-то другом?
У Ирины упало сердце.
– Да, – шепнула чуть слышно, – в другом. Во мне.
– А что, тебе сегодня нельзя? – усмехнулся он глумливо, и Ирина прижала ладони к запылавшим щекам:
– Я не хочу вот так… где попало, с кем попало.
Испугалась той обиды, которую невольно нанесла, и Павел впрямь обиделся в первую минуту, но тотчас мгла в глазах рассеялась, они изумленно приоткрылись:
– Слушай, я правильно понял… ты еще… у тебя что, еще никого?..
– Никого, – отчаянно мотнула головой Ирина. – Никогда! Я старая дева, понял? И собираюсь ею остаться! Пока не надоест!
Он вскочил с постели и на какое-то мгновение замер, как бы в растерянности. А Ирина опять почувствовала себя дура дурой. Ну никогда она не умела воспользоваться обстоятельствами! После этой вызывающей фразы надо было повернуться и эффектно удалиться, а она чего ждет? Какой-нибудь гадости, на которую только и способно в подобных обстоятельствах оскорбленное мужское эго?