Клеймо красоты
Шрифт:
Машина ждала его около дома. Опять визжащий, стремительный бег по объездным улицам, дверь в «Антик», круглые от удивления глаза продавца:
– Вы? Так быстро?
Подал тяжелый, завернутый в плотную бумагу том не менее полуметра в длину и сантиметров тридцать в ширину:
– Владейте! Чтоб вы знали: это 1663 год, Москва, Печатный двор. Первое московское переиздание Острожской библии Ивана Федорова 1581 года. Тираж 2412 экземпляров. Кстати, шрифт для этой книги был специально отлит мастером Федором Поликарповым и получил название библейского. А вы давно собираете старопечатную литературу? У нас тут попадаются интересные экземпляры – и куда дешевле, чем, к примеру, в Москве. Там за такое издание вам пришлось бы выложить не меньше двух тысяч баксов, а здесь, как видите, обошлось тысчонкой. Оставьте свой телефончик, я вам буду позванивать, если что появится…
Покупатель словно не слышал. Нетерпеливо сорвал обертку, зачарованно уставился на твердый, деревянный, обтянутый рыжей кожей переплет, там и сям украшенный потускневшими медными заклепками, с тяжелой пряжкою. Открыл книгу…
«БиблiA сiрчь книги Ветхаг| и Новаг| Завта на Азыкv славенскv…»
Отошел к подоконнику, дрожащими руками шевелил страницу, любуясь своим сокровищем. Бумага – точь-в-точь как то письмо из шкатулки. Пергамент! Шрифт утонченный, мелковатый и кое-где стертый, но вполне разборчивый.
Сначала идет благословение издателя: «Бгъ же всесилный всAkiA благодати да подастъ ти, рачителствvю му!»
Что-то встрепенулось в душе. Из глубины веков его поощряли, одобряли, благословляли! К нему обращались, говоря: «Вамъ же избраннымъ прежде векъ по предоувднiю вчна г|бга…»
«А вдруг разгадаю? – подумал он – и похолодел от вещего испуга. – Нет, а вдруг и правда здесь найду ключ?!»
Дело стояло за малым – найти…
– Ах… – тихо сказала Маришка, роняя дождевик, который загрохотал, как рассыпавшаяся вязанка дров. – Боже…
Она качнулась. Ирина подхватила Брунгильду, на ощупь сунула ее куда-то в сторону, прислоняя к стене. Маришка начала сползать на пол.
Но сейчас Ирине было не до нее: фонарик погас, словно тоже лишился чувств, а может, и вовсе помер. Нашарила на столе свечу, коробок спичек. Зажгла огонечек; потом, одолевая вязкую слабость в ногах, метнулась к Петру, упала на колени среди этого тошнотворного, сладковатого запаха, приподняла голову, пытаясь понять, где рана.
Его русые волосы казались черными от крови, но тотчас Ирина поняла, что ранен он не в голову: это натекло из простреленной груди.
Сунула окровавленные пальцы к его шее, зашарила по ней, пытаясь найти пульс. И пальцы ее были ледяными, и горло Петра – ледяным, застывшим.
Невольно громкий всхлип вырвался из горла. Схватила Петра за плечи, тряхнула что было сил:
– Да ты что? С ума сошел?!
Послышалось или впрямь что-то слабо клокотнуло в его груди? Или это воздух прорвался сквозь пробитое, мертвое легкое?
Нет, не мертвое! На груди явно вздулся кровавый пузырь, приподняв рубашку. Дышит он! Жив!
– Чем перевязать? – путаясь в звуках, выкрикнула Ирина, но осевшая на пол Маришка не шелохнулась. Обморок, поразивший ее, был не менее глубок, чем беспамятство, в котором находился Петр.
Ирина вскочила, заметалась по убогой горенке, пытаясь найти хоть какую-то скатерть, полотенце, простынку, но натыкалась только на темный, обвиняющий взгляд с божницы. Казалось, эти глаза следят за ней, осуждающе наблюдают за бестолковой суетой.
– Дедушка, где вы, помогите! – крикнула, срывая голос, но было тихо.
Заметив темный провал приоткрытой двери, Ирина метнулась туда, споткнувшись от страшной догадки, что в спаленке найдет мертвого деда – убитого тем же, кто ранил Петра. Но там было пусто, в темноте белела постель.
Простыня! Слава богу! Надо надеяться, она чистая… Хотя сейчас это не важно, главное – остановить кровь.
Ирина ринулась обратно, на бегу разрывая на полосы ветхое, измягчившееся от частых стирок полотно.
Кое-как приложила ком тряпья к кровавому пузырю, снова вздувшемуся под почерневшей рубашкой Петра. Замерла, пытаясь сосредоточиться. В голове мелькали обрывки знаний, с которыми теоретически знакомы почти все, но вот когда приходится применить их на практике… Перетянуть жгутом – что? Если он ранен в грудь, что именно надо перетягивать? Наложить повязку… Нет, сначала рану обработать – но чем, если нет ничего, кроме дождевой воды?! Наверняка у деда должны быть какие-то целебные травы, но ведь Ирина ничего в них не понимает!
В отчаянии прижала руки к лицу, но тут же вскинула голову, обмирая от страха.
Шаги на крыльце… Кто там? Если помощь, это одно, а вот если вернулся тот, кто ранил Петра?..
Мгновение давящего, тошнотворного страха, пока распахивалась дверь… луч фонаря ослепил ее.
– Ира?! Ты?! Что это здесь…
Голос Павла.
Ирина от облегчения бессильно села на пол, чувствуя, что еще миг – и провалится в обморок, как Маришка. Прохладная ладонь шлепнула ее по щеке, по другой.
– Эй, очнись-ка!
Ирина приоткрыла глаза.
Павел склонился над Петром, ворочал его, как тряпичную куклу. Ирина отстраненно, словно бы издалека восхитилась его силой, проворством его рук, ловко и осторожно кромсающих мокрую от крови рубашку, оголяя грудь Петра. Где он взял нож? Ну, наверное, на столе, где еще? А вдруг этим же самым ножом… Хотя нет, видно маленькую темную дырочку с правой стороны. Пулевое отверстие! В Петра стреляли! Кажется, из пистолета… Но откуда мог взяться пистолет?
– Что здесь происходит?!