Клеймо оборотня
Шрифт:
19
В камере воцарилось молчание, и надвигающиеся сумерки, стремительно стирающие с небосвода последние краски, как нельзя более соответствовали атмосфере мрачного уныния, навеянного словами Яноша Калди. Когда он закончил свое странное повествование, ни Луиза, ни Бласко, ни Клаудиа не знали, что сказать. Клаудиа отошла к дальней стене и застыла в задумчивости.
Наконец, Бласко не выдержал:
— Янош, я внимательно слушал твой рассказ, но так ничего и не понял.
Оглянувшись на Клаудию, Калди мягко сказал:
—
— Да, — ответила она. — Думаю, да. Непонятно только, почему ты оказался в Иерусалиме именно в ту ночь.
— По той же причине, по какой судьба свела меня с туранским предателем за тысячу лет до того. Совпадение. Случайность. Стечение обстоятельств.
Луиза дрожала, ей было холодно, непонятная слабость разлилась по всему телу.
— Я тоже не совсем понимаю, что все это значит, — сказала она. — В общем-то, мы все предполагали, что когда-то в прошлом вас укусил оборотень, но…
— Клаудиа, — окликнул Калди, — может, ты объяснишь им?
— Ангра-Майнью… — отстраненно прошептала она. — Клеймо Ангра-Майнью, Духа лжи…
— Да, — кивнул Калди.
— Этот оборотень, — тихо продолжила Клаудиа, — этот оборотень… Менереб, египетский жрец… отступник… Он увидел знак на твоем лбу в тот самый день, в храме Заратустры три тысячи лет назад, а потом ты увидел этот знак на мне в Иерусалиме, тысячу лет спустя.
— Верно.
Она повернулась к нему и вздохнула.
— Клеймо Ангра-Майнью, клеймо зверя. Знак вероотступника, знак жреца, богоизбранника, предавшего своего бога, знак тех, кто кладет справедливость на алтарь плоти, кто ценит жизнь выше веры и истины.
— Как было со мной, — кивнул Калди. — Как случилось с тобой. Пророк учил нас, что жизнь есть поле извечной битвы между добром и злом, между Ахурой Маздой и Ангра Майнью, Между Богом и Дьяволом, если хотите. Высшая суть откровений Джардруши в двойственности мира. Всем живущим на земле суждено сражаться с силами зла, как в собственных душах, так и в окружающем мире. Но на жреце, служителе Бога, лежит особая ответственность, и ноша его во сто крат тяжелее, ибо его устами сам Бог говорит с людьми. И если служитель Бога предпочтет спасти свою жизнь, нежели умереть, возвещая истину, то этим примером слабости, трусости и неверия многих увлечет он за собой в Обитель Лжи.
Луиза кивнула, начиная понимать.
— Значит, если бы вы не предали Заратустру, на вас не было бы этого клейма?
— Меня бы убили Карпаны, как Ямнашпу, — Ответил Калди. — Я бы умер, защищая пророка.
Луиза повернулась к Клаудии.
— Но вы бы все равно не смогли предотвратить распятие, — сказала она. — Далее если бы вы и попытались спасти Христа, приняв предложение Пилата, распятие тем не менее свершилось бы, потому что оно было предопределено.
Клаудиа покачала головой и ответила, не глядя на Луизу:
— Мне, право, не хочется вступать с вами в теологические споры.
— Луиза, — обратился к ней Калди, — если бы я не указал туранцам дорогу в святилище Огня Истины, значило бы это, что они не убили бы пророка?
Луиза
— Пожалуй, нет, — наконец, проговорила она. — Они бы просто дождались, пока он сам поднимется наверх.
— Вот именно. Скорее всего мы не смогли бы предотвратить ни убийства Заратустры, ни распятия Христа. Но дело все в том, что мы и не пытались. Добродетель заключается не только в победе над злом, она прежде всего в борьбе против зла.
Клаудиа устало опустилась на холодный пол.
— Поэтому на нас и пало проклятие.
— Да, — согласился Калди. — Когда встает полная луна, мы становимся воплощением Ангра-Майнью, олицетворением жестокости. А когда мы видим клеймо Ангра-Майнью на лице другого падшего богоизбранника, то приносим проклятие и ему, превращая в себе подобного: И эта смертоносная цепочка тянется через века.
Клаудиа посмотрела на Калди.
— Так как же нам умереть? Ты сказал, что мы могли умереть, когда бы этого захотели. Так вот, я хочу умереть. Хочу уже столько лет, что давно потеряла им счет. Скажи, что я должна сделать, чтобы смерть пришла ко мне?
Калди опустился на пол рядом с ней. Пристально глядя ей в глаза, он произнес:
— Нам просто-напросто нужно сделать то, чего мы не сделали тогда, в тот роковой момент, многие столетия назад.
Она нахмурилась.
— Янош, но Заратустра давно стал прахом, с тех пор миновало тридцать веков. А Святому Распятию уже две тысячи лет. Как же мы можем спасти их сейчас?
— Но мои слова не имеют отношения ни к Заратустре, ни к Иисусу, Клаудиа, — ответил он. — Вспомни символ веры: «Зло изиутре одолей, извне зло побори». Это значит, что мы должны уничтожить зло в себе и бороться с ним в других.
Она ответила не сразу, мучительно пытаясь постичь смысл его слов, а потом беспомощно покачала головой.
— Нет, Янош, нет. Не понимаю. Не представляю, с чего начать.
— Янош, — заговорил Бласко, — о чем это ты?
Взглянув на своего старого друга, своего сторожа и свою жертву, Калди улыбнулся.
— Бласко, за все эти годы ты ни разу не спросил, каково мне бывает, когда приходит превращение.
Старик отрицательно мотнул головой.
— Мне не хотелось этого знать, Янош.
— Но теперь ты должен узнать. Ты видел, что мне больно, очень больно, невыносимо, когда все мое тело выворачивает наизнанку, скручивает и корежит омерзительный звериный дух.
— Да, это было понятно по тому, как ужасно ты кричал.
— И ты знаешь, что мое человеческое сознание тонет, растворяется в дикой ярости монстра.
— Да. Человек по имени Янош Калди просто исчезает, умирает, уходит куда-то.
Калди медленно покачал головой.
— Нет, Бласко, человек все еще там, и разум человеческий все еще там, но он задавлен тьмой, он позорно бежит прочь от самого себя, не в силах противостоять ужасной черной половине своего естества. А восстать против тьмы и ужаса моего второго «я» в ночь полнолуния означало бы обречь себя на безумие, пытку, невыносимое страдание, которое не в состоянии описать человеческий язык.