Клич мятежников (сборник)
Шрифт:
– Ы! Ы!! Ы!!! Ыыыыык! Скурсия!
– он попытался поклониться, но едва не грохнулся с крыльца вниз головой и, отхлебнув спиртное, продолжал: - Двыцыкы с чеаэка, с дитёв пять баксов, женщины приравниваются к детям! Виды! Звери! И пы-пы-пытицыыык!
Выдав этот убойный рекламный аудиопрайс, он мощно приложился к бутылке, и кадык на морщинистой тёмной шее запрыгал вверх-вниз...
...
– Значит, экскурсии не будет...
– Джонни Облака Нет ловко откупорил о край стола новую бутылку. Уилф проводил запрыгавшую по грязному полу крышку. Поднял глаза на хозяина жуткого вертепа, в котором сидел - на покосившемся, как крыльцо, стуле. Под потолком, как ни странно, торчал, растопырив лопасти, старинный вентилятор.
– А я-то думаю - куда все умотали... Мда. Не думал, что настанет час, когда я окажусь в этом посёлке, когда тут не будет ни одного белого!
– и он сипло, с карканьем, засмеялся, а потом метко, не глядя и не целясь, присосался к бутылке.
– Ну
Испитое, одутловатое лицо индейца какое-то время оставалось самоуглублённым - он говорил с Великим Маниту Джина. Потом Джонни Облака Нет мигнул и спросил удивлённо, словно впервые увидел Уилфа и не сам притащил его в эту хибару буквально за руку:
– Почему мне быть довольным, мальчишка?
– Негры и латиносы убивают нас, как крыс, - с горечью сказал Уилф.
– Как знать, может быть, скоро они перебьют нас всех, а потом передерутся, и земля снова достанется вам.
– Ты не похож на крысу, мальчишка, - серьёзно возразил индеец и икнул.
– Ты похож на молодого волка, который попал в ловушку.
– Я никогда не видел волков на свободе или в ловушках. Только в зоопарке, - буркнул Уилф. И брезгливо отодвинулся - воняющий всё той же валящей с ног смесью перегара и свежака индсмен придвинулся ближе и положил руку на плечо мальчишки:
– Послушай, что тебе скажет старый индеец, который пьян последние пятьдесят лет, - сказал Джонни Облака Нет.
– Послушай, что скажет тебе старый городской дурак.
– Это была наша земля. Мы жили тут, как хотели. Мы воевали ради славы и гордились подвигами. Мы брали себе жён, и они рожали нам детей. Мы охотились, ловили рыбу и заставляли рабов сажать маис. Такой была наша жизнь...
– он дотянулся до бутылки и сделал большой глоток.
– Потом пришли вы. Белые, - он ткнул узловатым коричневым пальцем в грудь мальчика.
– И вас было мало, и мы убили вас, и сняли с вас скальпы, и хвастались невиданными трофеями. Только самые умные из нас сказали: "О смотрите, братья, мы убили их, но даже их мальчики взяли с собой каждый нашего воина, и их женщины разбили головы своим младенцам, а потом вонзили себе в горло ножи, чтобы не стать нашими рабынями." Мы посмеялись над словами тех немногих. И тогда вы пришли снова. И мы снова убили пришедших. Но вы пришли снова. И приходили до тех пор, пока нашему племени не осталось лишь бегство в болота...
– голос старика был монотонным, в нём звучало что-то, подобное раскату дальнего бубна.
– Мы бежали, забыв о наших прошлых подвигах. И не успели мы посчитать тех, кто остался, как вы пришли следом. Много ваших утонуло, не зная троп. Много ваших пало от наших стрел и пуль. Но мы просыпались после победы - и снова видели проклятые соломенные головы!
– голос старика сделался резким и злым.
– Они шли, шли и шли, словно не знали, что такое смерть! Да... И тогда мы - те, кто уцелели от ваших метких пуль, от ваших страшных длинных ножей - мы смирились. И ждали, когда нас добьют. В болотах, не на тех землях, на которых когда-то вольно жили мы, а теперь дымили ваши города, которых было больше, чем людей в нашем племени в пору его расцвета... Вот так мой народ потерял всё...
– Радуйся!
– выкрикнул Уилф, не в силах больше терпеть чего-то, ему самому непонятного, что буквально разрывало его изнутри.
– Чему?!
– криком ответил старик.
– Ты ничего не понял из сказанного мною, глупый белый мальчишка, который умеет только сражаться, но совсем не умеет думать?! Вы отняли у нас нашу землю, потому что были сильней. И кто теперь хочет забрать её второй раз?! Чёрные люди, чей бог плеть, которые плачут, когда их бьёт мужчина, но готовы затоптать ногами слабого и больного? Трусливые каучупины (1.) с языками длинными и лживыми, как у змеи, и сердцами, маленькими, как у зайца?! Разве они победили вас в бою, чтобы сказать - завоёванное белыми - теперь наше?! Разве они разбили нас в сражениях, чтобы владеть нашей землёй?! Разве их кровь лилась на равнинах и в болотах, в лесах и на морском берегу?! Вы были глупы и отдали им сами то, чем овладели по праву силы. Но с чего нам, последним людям этой земли, радоваться, видя такое - как сильнейшие склонились перед слабейшим, сами запугав себя нелепыми призраками и глупыми сказками? У вас было право владеть нашей землёй.Право Силы. Но права подлости, права болтовни - мой народ не знает и не признаёт. (2.) Я знаю, вы зачем-то пошли за океаны, воевать с другим народом белых по имени русские, и русские не покорились вам, и жестоко бьются с вами на порогах своих домов - и вы не можете одолеть их! Видно, у них настоящее сердце белого - сердце, которое не трепещет, даже когда его вырывают из живой груди! Зачем вам нужна была эта война, если в своём доме, на своей земле вы отреклись от того, чтобы быть хозяевами?! Где ваша Сила?! Где её великое Право?!
– старик закашлялся и снова свирепо приложился к бутылке.
1. Латиноязычные на индейских диалектах юга США. 2. Подобные рассуждения - не плод воображения автора. Их действительно всё чаще делают в последнее время вожди некоторых уцелевших индейских племён.
Уилф подавленно молчал. И не поднял глаз, когда Джонни Облака Нет заговорил снова:
– Я вижу, не все такие, как я сказал. Когда вы не слушаете двоязыких безродных людишек, правящих вами, когда поступаете так, как велят вам сердце и кровь - вы ещё способны на многое... И я не думаю, что эта земля отойдёт неграм и каучупинам. И не хочу - чтобы отошла. Пусть лучше останется вам. Нам её всё равно уже не вернуть. Нас мало. Мы пьяны и слабы. Мы ломаемся перед вами за ваши деньги, изображая из себя наших предков... И те из нас, кто поднялся "наверх" в вашем мире, который не ваш, давно не слышат барабанов своих племён, хотя на словах называют себя их именами...
Мальчик молчал, поражённый неожиданной жалостью. Настоящей жалостью, не тем, что называлось в школе "толерантностью" - фактически, как он понимал сейчас, призывом позволять подонкам бить себя по щекам, сосать свою кровь и над собой же издеваться. Что он мог сказать индейцу? Те слова об "исторической вине" и "нынешнем примирении", которые втолкали ему в голову на уроках, оттуда давно выветрились, растаяли, потому что не весили ничего. Воин-победитель слушал горестную жалобу побеждённого воина. Такое не облекают в слова... Казалось, в грязной халупе, пропахшей джином и сыростью, вокруг мальчика и старика двух народов, сидящих у запакощенного стола, двумя полукольцами встали тени: белокурые, с жестокими мечтательными глазами волков атлеты, держащие руки на длинных ножах и револьверах, на винчестерах и кентуккийских ружьях - и черноволосые, каменновзглядые, оперённоголовые полузвери с луками, топорами и трофейными "огненными палками"...
И ни те, ни другие не нуждались в ублюдочных "примирении", "понимании" и "прощении".Они просто стояли.
Это было жуткое, кровавое и величественное очарование прошлого, разбужденное пьяным стариком на рассвете XXI века. И Уилф, погружённый в него, как-то отстранённо слышал: снаружи заглох двигатель машины, видел, как внутрь, перекликаясь и смеясь, входят...
...входят два негра. С оружием.
Это была смерть...
...Уилф не понял, когда Джонни Облака Нет подхватил из угла незаметно стоявший там топорик с небольшим ромбическим полотном. Движения рукой, сделанного старым пьяницей - не заметил тоже. Его не заметил и негр - он просто выпучил глаза, по которым быстро потекла кровь, выпустил винтовку и рухнул в угол с топором в черепе.
– О чёртова задница!
– взвизгнул второй, вскидывая своё оружие.
– Хаях!
– выкрикнул старик, и визг оборвался булькающим хрипом - в горле негра выросла пернатая рукоять ножа, невесть как и откуда выхваченного индейцем. Негр попятился, запнулся о своего приятеля и упал наружу головой. Заскрёб ногами. Старик с хриплым карканьем, будто и впрямь превратился в жуткую птицу, стремительно метнулся туда, упал на грудь лежащего; ноги забились быстрей, потом затихли, растопырившись нелепо.
Уилф молча и изумлённо наблюдал, как Джонни Облака Нет, провозившись над трупом, поднялся тяжело, проковылял к столу, бросил на него что-то скомканное, окровавленное, похожее на кусок звериной шкуры.
– Хо-ро-шо-о...
– удовлетворённо проурчал он.
– Йих!
– и топнул ногой.
– Жаль, что это скальпы трусов... Мой дед избил бы меня поясом, если бы узнал, с кого я снял скальпы его ножом. Он-то ещё хранил скальпы троих убитых белых...
– Джонни Облака Нет зловеще подмигнул Уилфу всё ещё горящим глазом.
– И не раз показывал их нам... Один скальп был твоего ровесника, но дед дорожил им больше других. Они хотели добыть скальп белого мальчишки-бродяги втроём на речном берегу, а у того осеклось ружьё. Но он сделал так!
– старик показал пластичное движение, и Уилф почти увидел у него в руках ружьё, которое крутнулось, взятое за ствол.
– И дед остался с одним товарищем. Потом сделал так!
– и в руке старика словно бы сверкнул нож.
– И дед остался совсем один. Дед был взрослый и сильный, и он одолел, но унёс на своём теле три раны ножом. Жаль, я плохо помню песню, которую он сложил о своём маленьком враге... Мне стыдно, что я сегодня опозорил нож деда...
– он топнул ногой и затянул пьяно, громко и хрипато дикую, жуткую песнь, похожую на вой волчьей стаи и рокот речного переката, покачиваясь и кривя лицо.
– В машине могли остаться ещё!
– Уилф вскочил... и его карабин, ловко, сильно и точно отброшенный ногой индейца, отлетел прямо в руки вошедшего высокого худого человека - тот поймал СКС левой рукой, держа правую на рукояти длинной "реплики" (1.) кольта. С непокрытой головой, длинноволосый, седоватый, с аскетичным лицом, переступивший через оскальпированный труп негра человек - несмотря на камуфляж - напоминал какого-нибудь безумного священника-сектанта их довоенных фильмов, с которым непременно должны в конце разобраться хорошие парни из ФБР. Но хорошие парни из ФБР в массе своей оказались козлами, и Уилф не стал делать резких движений - только пристально смотрел на вошедшего.