Клин
Шрифт:
— Никого я не боюсь, — сердито буркнул незнакомец и сначала вырос над кустами, а потом и вышел мне навстречу. Серая шинель, солдатская шапка, валенки… Это был… Серега!.. И он вовсе не выглядел сумасшедшим.
— Сергей! — ахнул я. — Ты… как?.. Ты… что?
Серега остановился и нахмурился.
— Откуда меня знаешь? Кто ты такой?
— Я же Федька! Фёдор Зарубин. Не узнаешь?
— Какой еще Федька?..
— Ну, Фёдор, сын Галины, сестры твоей мамы, из Ленинграда!..
— Та-а-ак… — непонятно протянул Сергей. Было хорошо видно, что он растерян едва ли не больше моего, но старается этого не показывать.
— Ну… — Я хотел сказать, что я и был младше, когда его рассудок был на месте, но вовремя одумался и закончил иначе: — Вырос вот. А ты вообще что помнишь? Как мы здесь очутились, знаешь?
Сергей вдруг замер, насторожился, будто ищейка, и медленно повел вокруг взглядом. Лоб его покрылся бисеринками пота — то ли от напряжения, то ли просто от того, что в шинели ему было жарко. Я тоже с удовольствием скинул бы пальто, но что-то меня пока от этого удерживало. Словно жила в душе надежда на то, что это все мне или снится, или является галлюцинацией, мороком… В общем, несмотря на окружавший меня сейчас летний пейзаж, я бы с куда большим удовольствием очутился сейчас вновь на заснеженном поле.
И Сергей, будто в подтверждение моих слов, произнес:
— Я не помню, почему мы здесь, но мне здесь не нравится. — Он посмотрел на мрачное небо, перевел взгляд на лес и сказал: — Поговорим позже. А сейчас давай-ка двигай за мной. Осторожно, след в след.
Он повернулся и, непрестанно озираясь, медленно зашагал к лесу. Я пошел за ним, но не удержался, спросил:
— А что такое? Почему осторожно? Здесь что, мины?
— Не знаю. Просто будь осторожней. И не болтай пока.
Мне стало еще неуютней. Может, если бы развеялись эти клубящиеся тучи, выглянуло хоть на минутку солнце, стало бы чуточку веселей. Но, по-моему, становилось еще темней, что радости ничуть не прибавляло. Мало того, я стал опасаться, что Серега вовсе не выздоровел чудесным образом, а просто его болезнь перешла в иную фазу — от молчаливого дебилизма к параноидальному бреду, или как там это по-научному называется в психиатрии. Но с другой стороны, похоже, что и я сейчас бредил, словно заразился от братца безумием. Так что, поразмыслив, я решил пока слушаться Серегу — все-таки он фронтовой разведчик, наверное, чутье на опасность стало его неотъемлемой частью. Да и выглядел он теперь куда более разумным, чем раньше.
О том, каким образом мы перенеслись из зимы в лето и вообще попали невесть куда, я старался больше не думать — становилось совсем уже страшно, а толку в моих фантазиях было мало. Сюда бы моего сокурсника Борю Стругацкого, вот уж кто любит все эти таинственные, сверхъестественные истории! Надо будет обязательно рассказать ему, когда вернемся. Если вернемся…
У самой кромки леса Сергей опять замер и стал оглядываться. Попросил у меня бинокль и принялся что-то рассматривать чуть в стороне от того места, где мы только что шли. Я тоже посмотрел туда. Сначала мне показалось, что ничего особенного там нет. Но потом вдруг привиделось, что трава в этом месте немного колышется, но не от ветра, а так, словно перед ней поднимается поток горячего воздуха, как от нагретого солнцем асфальта. Но солнца сейчас не было, а уж асфальта тут отродясь не бывало. Впрочем, от напряжения у меня уже слезились глаза, да и освещение
— Пошли, — вновь повернулся к лесу Сергей. Бинокль он мне не вернул, повесил себе на шею. Спорить я не стал, надо будет — попрошу.
Мы зашли под кроны деревьев, и стало совсем уже сумрачно. Но, убравшись с открытого места, я почувствовал себя более уверенным. Вряд ли деревья могли дать реальную защиту от чего бы то ни было, но они по крайней мере скрывали нас от чужих глаз. Правда, ни одного чужого глаза я покуда здесь не видел, но это вовсе не означало, что их тут нет.
— Привал, — скомандовал Сергей, опускаясь на мягкий мох. Наконец-то он снял шинель и остался в кургузом засаленном пиджаке, под которым виднелась тельняшка. Непонятно, почему Серега так любил эту полосатую морскую фуфайку, он ведь не был моряком, но его соседка рассказала, что для того, чтобы заставить Сергея снять эту тельняшку для стирки, тетя Оля тратила уйму времени, нервов и сил — и то у нее не всегда получалось.
Ушанку брат также снял, но, подняв и связав уши, снова водрузил на макушку.
Я тоже скинул пальто и остался в синем вязаном свитере. Стянул бы и его, но под свитером была одна лишь майка. Шапку же я потерял еще возле поезда.
Темнело стремительно. Только что были вечерние сумерки, и вот уже обрушилась ночь. Лес уже не казался мне особо уютным местечком. Стали слышны из его глубины подозрительные шорохи, шевеления, даже, по-моему, вздохи. Совсем рядом раздалось вдруг сердитое, приглушенное урчание. Я вздрогнул, но тут и мой пустой желудок откликнулся точно такими же звуками.
— Еды у нас, конечно, нет, — не спросил, а скорее сообщил Сергей. Но глянул на меня с некоторой надеждой.
Я лишь пожал плечами.
— Все осталось в вещмешке.
— Ну, тогда рассказывай.
— Что именно?
— Всё. — Сергей расстелил шинель и улегся на ней лицом ко мне, подперев щеку ладонью.
— Может, сначала костер разведем?
— Есть чем?
Я помотал головой.
— Чего тогда и предлагаешь. Да и ни к чему нам костер: варить-запекать все равно нечего, погода теплая, комаров нет — так что лишь привлекать костром ненужное внимание.
— Чье?.. — сглотнув, устремил я взгляд в черноту леса.
— Мало ли… Береженого бог бережет. Утром осмотримся, может, что-то ясней станет. А ты рассказывай давай, вводи меня в курс дела. Сдается мне, я много пропустил. Что со мной было, кстати?
— Ну… — смутился я. — Ты это… как бы… того…
— Что «того»? Умом тронулся?
— Вроде как. То есть да, именно.
— Ага, — судя по звуку, Серега сменил позу; разглядеть я его уже почти не мог, только смутным пятном выделялось лицо. — Что-то подобное я и полагал.
— Ты совсем ничего не помнишь?..
— Что-то помню. Смутно. Какие-то обрывочные картинки, будто сон снился. Какие-то чуть ясней, но больше — в сплошном тумане. Вот только одно помню отчетливо — мамины похороны… Она ведь умерла, да?
Я кивнул, но, вспомнив, что в темноте ни черта не видно, сказал:
— Да, Сереж, умерла… Потому я и…
— Погоди… — Голос брата дрогнул. — Отчего она умерла? Ей ведь всего шестьдесят было… Какой сейчас год?
— Пятьдесят первый. Только начался.