Клиника С…
Шрифт:
— Валерия Кирилловна, может, и не полезет, а прокурор точно полезет, — ответила Ирина Николаевна. — Проконтролируйте, пожалуйста, чтобы не было явных помарок. Лучше всего заменить листы целиком.
— Станут они из-за одного несчастного анализа переписывать целый лист!
— Маргарита Семеновна, мне кажется, что вас не надо учить договариваться с людьми. Если хорошо попросите, они вам не то что лист, а весь журнал перепишут.
— Приложу все усилия, Ирина Николаевна.
Довжик встала, свернула листы вчетверо, убрала их в карман халата и вышла из кабинета.
— Валерия Кирилловна еще не звонила? — спросила старшая медсестра.
Заведующая отделением отрицательно покачала головой.
— Значит — что-то серьезное, раз сразу не позвонила.
— Не каркай, Алла, и без тебя тошно! — Ирина Николаевна не любила плохих прогнозов и предсказаний. — Может, Кирилловна чем-то занята.
— Может, и так. Полина сказала, что кроме нашей еще девять историй ей отправили. По одной из разных отделений.
— Ну вот видишь — девять историй плюс наша десятая. Просто руки еще не дошли…
Руки у заместителя главного врача по лечебной работе не дошли до отделения интервенционной аритмологии до конца дня. Уходя с работы, Ирина Николаевна подумала, что дело и впрямь принимает не лучший оборот. Обычно Валерия Кирилловна была скора на расправу. Получит жалобу, посмотрит историю и сразу же зовет перед свои светлые очи. На такие случаи у нее и присказка соответствующая имелась: «Чего тянуть с хорошим делом?» И верно — не стоит тянуть, так и забыть можно, закрутиться-завертеться.
На следующий день про Барчукову тоже никто не вспомнил. Мучимая неопределенностью, а еще больше — любопытством, Довжик не выдержала и позвонила домой к своей бывшей пациентке, благо телефонный номер был указан на первой странице истории болезни, то есть на первой странице снятой копии. Немного изменила голос, стараясь говорить басовито, представилась медсестрой из поликлиники и поинтересовалась номером пенсионного удостоверения (какая разница, с чего начинать разговор?). Номер ей узнать не удалось, потому что пенсионное свидетельство вместе с самой Барчуковой находилось в Белгороде.
— Там брат мой старший живет, у него дом собственный со всеми удобствами, просторно, у мамы отдельная комната, да и воздух там чистый и климат мягче, — сбивчиво тараторила дочь, словно оправдываясь в чем-то, — а то она здесь совсем расклеилась. Опять же — моторчик ей поставили, за сердце можно быть спокойным…
— Моторчик у Карлсона, а у вашей мамы кардиостимулятор, — строго поправила Довжик и, не прощаясь, дала отбой, потому что продолжать разговор не было смысла.
В ординаторской были все врачи, включая и заведующую отделением, и все были в курсе происходящего, поэтому Довжик без предисловий сказала:
— Бабка поправляет здоровье у сына в Белгороде. Не понимаю, что за кипиш с этой историей.
— Может, она там того, а оттуда сообщили, — предположил Микешин.
— Дочь вроде спокойно разговаривала…
— Так, может, рада без памяти, что от мамаши избавилась…
— Даже если рада, Миша, то показывать этого не должна, — вставил Капанадзе. — Существуют же приличия…
— Это у вас еще их соблюдают, — отмахнулся Микешин, — приличия, традиции, ритуалы… В Москве все проще — померла так померла.
— Она еще не померла, — поправила Довжик.
— Рано или поздно это случится, — усмехнулся Микешин.
Микешин, писавший дневники, подумал о том, что анекдоты о врачебном цинизме ничуть не преувеличены. Скорее — преуменьшены.
— Вряд ли Валерия Кирилловна развлекается чтением историй болезни, — сказала Ирина Николаевна. — Насколько мне известно, она любит детективы, как не зайдешь, у нее новая Донцова на столе лежит… Что-то там все равно неладно.
— Но что же? — спросила Довжик.
— Придет время — узнаем…
В детективах такое случается часто. Бьется главный герой над разгадкой таинственного убийства или еще какого-нибудь преступления, но лучше все же убийства, потому что так страшнее и вообще — убийство интригует сильнее всего, не находит себе места, ломает голову, а порой и ноги вместе с руками, и вот, когда он уже готов признать свое поражение, появляется соседка-сплетница (или дальняя родственница убитого, или разносчик пиццы, или почтальон, да кто угодно может появиться!) и говорит, что в тот самый злосчастный день, в тот самый злополучный час, в том самом зловещем месте она видела Того Самого Второстепенного Героя, Которого Никто Ни в Чем Не Подозревал. И сразу же все становится на свои места, сложнейший пазл складывается, тайна раскрыта, можно откладывать книгу в сторону и брать другую. Порой нечто подобное происходит и в реальной жизни.
— Какие в наше время пошли люди! — сокрушалась неделей позже в той же ординаторской отделения интервенционной аритмологии окулист Анжела Арутюновна. — В глаза улыбаются, сладкие слова говорят, а за глаза норовят помоями облить. Представляете, Маргарита Семеновна, какая-то сволочь сказала Валерии Кирилловне, что я приписываю нагрузку. Якобы показываю в отчете больше, чем сделала. Так Валерия Кирилловна проверку устроила. Затребовала несколько историй за прошлый месяц и сверилась — назначена ли там консультация окулиста и есть ли моя запись. Все совпало, потому что я приписками не занимаюсь.
— А когда она их затребовала? — спросила Маргарита Семеновна.
— Да на прошлой неделе. Во вторник она вызвала меня и сказала, что к ней поступила такая информация, а в пятницу встретилась со мной в коридоре и сказала, что претензий ко мне нет.
Довжик переваривала полученную информацию около минуты, после чего поспешила к заведующей отделением делиться выводами.
— Бутылку «Хеннесси» отдала в лабораторию! — сокрушалась она, трагически заламывая руки. — Ноль семь! «Вери спешл»! Сто баксов стоит! За два переписанных листка!