Клиника С…
Шрифт:
Развивать затронутую тему не хотелось. Уже второй месяц Моршанцев работал «как все нормальные люди» и никак не мог разобраться до конца в своих ощущениях. Точнее говоря — не мог определиться и привыкнуть. Или определиться и уйти.
«Судьбоносный», если можно так выразиться, разговор произошел вскоре после посещения выставки в Политехническом музее, но вряд ли случайная встреча за пределами института послужила тому причиной. Скорее всего, заведующая отделением, до сих пор присматривавшаяся к Моршанцеву, решила, что яблочко, образно говоря, созрело.
Сразу стало ясно, что разговор предстоит необычный. Ирина Николаевна попросила Моршанцева задержаться по окончании работы, сказала дежурившему в этот день Капанадзе: «Автандилыч, меня уже нет, ни для кого», заперла дверь кабинета и выдернула из розеток оба телефонных провода — городской и внутренний. Честно сказать — столь значимые приготовления немного насторожили Моршанцева, ибо чаще всего люди не хотят, чтобы им мешали именно во время неприятных разговоров. О приятном можно говорить и с перерывами, а вот с неприятным лучше закончить поскорее, не отвлекаясь.
— Скоро будет полгода, как вы работаете у нас, Дмитрий Константинович, — начала заведующая. — Хотелось бы узнать — нравится ли вам работа и намерены ли вы задержаться в нашем отделении надолго?
— Нравится, и уходить я не планирую, — Моршанцев говорил искренне, — если только сами не прогоните.
— Хотела — давно бы прогнала. В целом вы меня устраиваете.
— Спасибо, Ирина Николаевна.
— …Вы знающий врач, быстро учитесь, руки у вас растут откуда надо, вы сумели без особых проблем вписаться в наш довольно сложный коллектив…
Моршанцев подумал о том, что если не обращать внимания на чужих тараканов и не давать расползаться своим, то без особых проблем можно вписаться куда угодно.
— …Вы хорошо общаетесь с пациентами — дружелюбно, но без панибратства, вас не ненавидят медсестры…
«Когда я соберусь давать дуба, — подумал Моршанцев, — то непременно попрошу написать на моем надгробии: „Его не ненавидели медсестры“. Лучшей эпитафии для врача не придумать».
— …а некоторые так просто откровенно вам симпатизируют… Почему вы улыбаетесь?
— Так приятно же, — смутился Моршанцев.
— У вас странная улыбка, Дмитрий Константинович. С каким-то подтекстом, ироничная.
— Вам показалось, Ирина Николаевна, разве можно относиться с иронией к тому, что тебя хвалят? Вот если хвалят другого, то уж тут…
— И еще вы находчивы, не теряетесь. Для врача это очень ценное качество. В целом все хорошо, осталось обсудить некоторые частности. Только прошу вас быть откровенным, потому что без взаимного доверия нет взаимопонимания. Разумеется — все сказанное останется между нами. Договорились?
— Договорились, — кивнул Моршанцев.
— Отлично. Скажите, Дмитрий Константинович, а зарплатой своей вы довольны?
— Ну… относительно. Хотелось бы, конечно, больше.
— Всем хочется больше, — улыбнулась заведующая. — Лишних денег не бывает. То есть зарплатой вы недовольны, так? Только не забывайте, что мы договорились говорить начистоту, как есть.
— Недоволен, — подтвердил Моршанцев.
Зарплаты в институте и впрямь были невелики, особенно у начинающих врачей. Вместе с дежурствами у Моршанцева чистыми выходило немногим более двадцати тысяч в месяц. Может, где-то в провинции двадцать тысяч рублей хорошие деньги, но по московским меркам — отнюдь нет. Тем более для кардиохирурга.
— Как можно работать, будучи недовольным зарплатой? — удивилась Ирина Николаевна. — На что вы рассчитываете?
— На будущее, — улыбнулся Моршанцев. — Со временем стану получать больше.
— Вы не читали последнее интервью нашего директора в «Медицинской газете»?
— Нет, я вообще газет не читаю.
В духе времени Моршанцев предпочитал узнавать новости из Интернета.
— В нем Всеволод Ревмирович с гордостью упомянул о том, что ведущие специалисты нашего института зарабатывают в месяц до трех тысяч в пересчете на доллары. Всеволод Ревмирович все считает в долларах, привык. До трех тысяч — это, конечно, небольшой перебор, но в среднем тысяч семьдесят — восемьдесят наши «золотые руки» с профессорскими званиями в месяц зарабатывают. Официально, так что из этой суммы надо еще вычесть подоходный налог. Вас устраивает такая перспектива? Двадцать лет идти к доходам риелтора средней паршивости, пардон — менеджера среднего звена?
— Надо же надеяться на лучшее…
— Лучшее должно быть достойным того, чтобы на него надеяться. И надеяться лучше на себя, а не на кого-то там, — Ирина Николаевна указала глазами вверх и вбок. — Спасение утопающих — дело рук утопающих. Да, платят у нас плохо, хуже даже, чем в городских больницах, потому что нам, как федеральному учреждению, не положены надбавки Московской мэрии. Но это же не значит, что мы не достойны нормальной жизни. Не какой-то там запредельной роскоши, а обычной нормальной жизни. Нормальной квартиры, нормальной машины, нормального отдыха… Если деньги не падают с неба, их надо поднимать с земли, вы согласны?
— Согласен, — не совсем искренне ответил Моршанцев, но «не согласен» прозвучало бы как-то неуместно.
— Считать себя невинной жертвой замкнутой цепи обстоятельств или выстраивать эти обстоятельства под себя — что вам ближе?
— «Не стоит прогибаться под изменчивый мир, пусть лучше он прогнется под нас», — словами Андрея Макаревича ответил Моршанцев.
— «Однажды он прогнется под нас», — подхватила Ирина Николаевна, тоже, видно, знакомая с репертуаром «Машины времени». — Но самое главное сказано до того: «Я не горю желаньем лезть в чужой монастырь, я видел эту жизнь без прикрас». Вы понимаете, о чем я?
Моршанцев кивнул. После такого обстоятельного вступления только полный кретин не понял бы, о чем пойдет разговор.
— В нашем институте существуют определенные… традиции. В любом цивилизованном государстве граждане облагаются определенными налогами, а наш институт представляет собой государство в государстве… Треть своего дополнительного месячного заработка вы должны отдавать мне в качестве своеобразного подоходного налога…
— А если у меня нет никаких дополнительных заработков?