Клинки максаров (Сборник)
Шрифт:
— А кто у вас сейчас вместо Тимофея?
— Да разве может кто-то быть вместо Тимофея? — Яган даже слегка опешил. — Ты говори, да не заговаривайся!
— Прости, я не так выразился. Кто сейчас его местоблюститель? Кто указы издает, армией командует?
— Друзья.
— Все вместе? Или есть кто-то старший?
— Ну… — он заколебался. — Это как когда. Но вообще-то, есть Лучший Друг. Но все это до поры до времени, пока не придет тот, кого обещал прислать Тимофей. — Яган внимательно посмотрел на меня.
— А как вы узнаете, что это пришел именно он?
— Есть такой способ.
— Расскажи.
— Да если бы я знал,
Я на минуту задумался. Замысел Ягана был более или менее ясен, по крайней мере на первом этапе: меня пропихнуть в Тимофеи (диктаторы — протекторы — императоры) и на моем же горбу самому въехать в рай. Жаль только, что я совершенно лишен честолюбия. Всякая власть мне противопоказана, особенно власть абсолютная. Пыльное это дело, ненадежное. Не хочу я быть Тимофеем. Это с одной стороны. А с другой — каким еще способом я смогу проследить его путь, добраться до этих записей, если таковые имеются? Быть может, он нашел ту калитку, которая соединяет наши миры. Если я хочу вырваться отсюда, то мой единственный шанс — стать Тимофеем.
— А какая казнь, ты говорил, положена самозванцам? — спросил я весело.
— Лишение кожи. Очень медленное лишение кожи.
— Хочешь, чтобы я рискнул?
— Конечно. Я давно догадался, кто ты такой на самом деле.
— Если я стану Тимофеем, кем же тогда ты будешь?
— Лучшим Другом. Самым Лучшим Другом.
— А вдруг не подойдешь?
— Подойду, — снисходительная уверенность звучала в его словах. — Что ты без меня делать будешь? Ты же про нас ничего не знаешь. Тебя первый встречный обманет. Тимофей, когда к нам пришел, тоже был как глупое дитя. Вслух про это не говорят, но я от верных людей слышал. Он и говорить даже не умел. Не знал, где еду найти. Плакал все время. Это уже потом каждое его слово законом стало. Тебе еще учиться и учиться. А я на Вершени все знаю. Любой совет могу дать. Любое поручение выполню.
— Не буду тебя обманывать. Того Тимофея, о котором ты говорил, я никогда не видел. Но мы с ним одной крови. Я мало знаю о нем, но вы знаете еще меньше. Ладно, пусть меня подвергнут испытанию. Думаю, я его выдержу. Но до этого ты должен рассказать мне все, что знаешь сам.
— Я расскажу все!
— Что случилось с Тимофеем? Как закончилось его правление?
— Он ушел.
— Куда ушел? В Прорву или туда, откуда появился?
— Этого никто не знает точно. Сказал однажды, что уходит, и больше его не видели.
— Ни живым, ни мертвым?
— Ни живым, ни мертвым.
— Давно это было?
— Я же говорил. Очень давно. Я тогда мальчонкой был. Только-только грудь перестал сосать.
— Какое наследство он оставил?
— Письмена, само собой, и это… — Яган осторожно дотронулся до моего плаща.
Одежду, догадался я и продолжил допрос:
— Что такое Письмена?
— Ну… — он опять задумался. — Письмена есть Письмена. Как тебе это объяснить…
— На что они похожи? Покажи хотя бы размер.
— Вот такой. — Руками он изобразил предмет не больше кирпича.
Значит, не газета, подумал я. Книга или тетрадь.
— Внутри там, наверное, белые листы со знаками?
— Много-много. Только листы скорее желтые, чем белые.
— О
— Обо всем. Там есть советы для любого случая. Мудрость, содержащаяся в Письменах, беспредельна. Ни одно дело нельзя начать, не сверившись с Письменами… Только учти, у Отступников тоже есть свои Письмена. И внешне они очень похожи на истинные. Но на самом деле это подделка и гнусная ложь.
— Ладно, с Отступниками мы после разберемся. Объясни лучше, как мне сейчас действовать. Идти в ближайший поселок и орать, что я Тимофей?
— Да ты что! За такое дело сразу могут голову оторвать. Сначала надо до Ставки добраться.
— А далеко она?
— Где Друзья, там и Ставка. А они на одном месте долго не сидят. Надо искать.
— Мы всего два занебника прошли, а сколько всего перетерпели. Чудом живы остались. Сомневаюсь, что нам и дальше будет так везти.
— А я не сомневаюсь. И десять дней не пройдет, как мы в Ставке окажемся.
По тону Ягана чувствовалось, что это не пустые слова. По крайней мере, сам он был абсолютно уверен в осуществлении своего замысла.
Одно только мне не нравилось — почему этот разговор должен был остаться тайной для Головастика и Шатуна.
Проснулись мы от мощного глухого гула, состоящего из топота тысяч ног, приглушенных человеческих голосов, скрипа волокуш и начальственных окриков. Сначала я решил, что это очередная партия кормильцев перебирается на новое место жительства. Однако кормильцы по ночам не ходят, тем более в таком количестве.
— Войско! — прошептал Головастик. — Ну и угораздило нас.
Действительно, это были служивые. Полк, а быть может, даже и не один. Куда их гонят в такое время? Что это — война, маневры, грандиозная облава? Кусты слева и справа от нас затрещали. Служивых было так много, что, не вмещаясь на ровняге, они сплошной массой перли по всей ширине ветвяка. Чтобы не оказаться раздавленными, мы вскочили. Людская лавина подхватила нас, всосала и понесла дальше вместе с собой. Оставалось надеяться, что в темноте никто не распознает в нас бывших колодников.
Так шли мы много часов, зарабатывая толчки и сами толкаясь в ответ, наступая кому-то на пятки и щедро получая по своим собственным. Шли неизвестно куда и неизвестно зачем. Зайцы, затесавшиеся в волчью стаю. Ни один факел не горел над марширующими колоннами, и это уже говорили о многом.
Наконец впереди раздалась короткая команда, не менее дюжины луженых глоток мигом донесли ее от авангарда до арьергарда, и служивые стали как снопы валиться на истоптанный мох. Иные сразу засыпали, иные принимались шуршать в котомках, копаться в коробах, чавкать и булькать. Возникло несколько коротких потасовок, кто-то слезно просил вернуть сумку с сухарями, кто-то менял лепешки на брагу, кому-то прокусили ладонь, кто-то неосторожно помочился на соседа. Вконец обнаглевший Головастик исхитрился вырвать из чьих-то рук ком сушеного мяса, за что сидевший с ним рядом служивый получил из темноты по зубам. Спустя некоторое время вся армия уже почивала, оглашая окрестности храпом и сонным бормотанием. Человеческие тела сбились так плотно, как будто это были вовсе не люди, а стая перелетной саранчи. Едва кто-либо начинал ворочаться, или — еще хуже — пытался встать, это вызывало бурную и весьма негативную реакцию окружающих. О побеге сейчас не могло быть и речи. Оставалось одно: положиться на волю случая и дожидаться рассвета.