Клинок его Величества
Шрифт:
— Постой! А где Илзе?
— Общается с мамой…
— Это надолго?
Сестра ехидно усмехнулась, хотела что-то съязвить, но почему-то передумала:
— Думаю, да… И… мне кажется, что это как-то связано с вашей свадьбой. По крайней мере, мама сказала, что слушать то, о чем они будут говорить, мне пока рановато…
— Ясно… — ответил я. И задумчиво проводил взглядом унесшуюся по своим делам сестричку…
Глава 25
Касым-шири
Марух, сын Нардара оказался хитер, как Дэзири-шо, умен и многолик,
102
Байиз-тэ — богиня недомоганий и болезней.
Почему? Да потому, что на их глазах окруженное высоченными каменными стенами и считающееся неприступным Сайка-ойтэ превращалось в истрепанную ветрами юрту, в которой сгнил и войлок, и каркас.
Нет, сын Нардара не обрушил городские стены и не засыпал ров землей. Зато он узнал у покойного Носа, где начинаются и под какими домами проходят потайные лазы, ведущие за пределы города. А потом с помощью воинов Касыма смог до них докопаться. Теперь, при желании, в Сайка-ойтэ можно было провести термен. Или два. И ударить в спину его защитникам.
Кроме того, Марух лишил горожан возможности быстро связываться с Хош-ларом — пшено, которое шири собственноручно подсыпал в птичьи кормушки на одной из самых крупных голубятен, оказалось отравлено. Чем — было непонятно. Но во Тьму отправились голуби не только на ней, но и на всех остальных голубятнях.
А еще побратим эрдэгэ лишил горожан их главного оружия — огромных стрелометов, установленных на городских стенах, казармах и некоторых каменных юртах. Правда, жители Сайка-ойтэ об этом даже не подозревали. Ибо пока они были целы и невредимы… Пока…
Как лишил? Да очень просто: половину ночи пил с четырьмя пожилыми лайши в какой-то грязной таверне. А когда они потеряли человеческий вид, взял и снял им комнату для ночлега.
Кисточка, скрученная из конского волоса, глиняная баночка с краской и немножечко ума — и на следующее утро все четверо оказались на Южном тракте. В алых рубищах, с шипастыми ошейниками на шеях и кровоточащими клеймами на лицах. Что за болезнь «нашли» у этих несчастных примчавшиеся в таверну солдаты, Касым не знал. Да и не хотел знать — главное, что чинить стрелометы стало некому…
…Не менее хитроумно сын Нардара разбирался с теми дворянами, которые могли возглавить оборону Сайка-ойтэ. Например, в лене барона Дварда, почему-то предпочитающего жить в городе, вдруг завелся поджигатель. Что ни день, вернее, ночь — как в одном из сел лена загоралась либо мельница, либо кожевенная мастерская, либо лесопилка. Да, урон был невелик — обычно крестьяне успевали потушить пожар еще до того, как пламя уничтожало здание, — но, получив пятое или шестое известие о бесчинствах поджигателя, дворянин бросил все дела и отправился в имение. Искать неуловимого обидчика…
У графа Манара Эйсса, некогда являвшегося сотником в армии Урбана-берза, занедужили кони. Да так, что у несчастного конюха, знавшего о безумной любви хозяина к своим рысакам, от страха перед грядущим наказанием помутилось в голове. И он повесился на помочах от собственных штанов…
Граф Найтир Клайд, очень неплохой рубака, впрочем, прославившийся на все Сайка-ойтэ не этим, а своей любвеобильностью, невесть как умудрился выпасть из окна очередной возлюбленной. И сломал себе спину…
…А вот десятников и сотников Марух трогать запретил — по его мнению, слишком большое количество «несчастных случаев» могло насторожить сотрудников Тайной службы берза с забавным прозвищем Красивый. Однако для двоих ветеранов, которых он счел очень опасными, все-таки сделал исключение…
…С чего десятнику Яцеку Рогачу вздумалось среди ночи вламываться в дом к побратиму и насиловать его дочь, он объяснить не смог. Помнил, что пил. С полудня и до позднего вечера. Помнил, как захотел женского тепла. И отрывками — путь к Мамке [103] Улине на улицу Сломанной Сосны. Потом — не помнил. Ничего. До того самого момента, когда в его шею вцепились стальные пальцы десятника Котта Седой Пряди.
«Ножом не бил — отмахнулся. Ибо не ожидал, что меня попытаются задушить. А что попал в глаз — так не понял, кто. И бил, как врага…»
103
Мамка — содержательница домов терпимости.
…Суд над десятником Касым видел сам. На Лобной площади — покрытой камнем поляне в центре Сайка-ойтэ, на которой лайши наказывали провинившихся. Воин, убивший своего побратима, стоял в середине деревянного помоста со скованными за спиной руками и хмуро смотрел на свои босые ноги. Или куда-то там еще. И отвечал на вопросы угрюмого мужчины во всем черном, которого Марух назвал судьей.
С того места, где стоял шири, разобрать то, что говорит Рогач, было невозможно. Однако в этом не было необходимости: стоящий рядом с осужденным глашатай повторял собравшемуся на площади народу и вопросы и ответы.
Яцек не запирался — пил, вломился, убил. Поэтому судья вынес приговор сразу. И почти без раздумий.
Услышав «приговаривается к четвертованию», Касым вдруг понял, что сочувствует! Сочувствует человеку, которого обрек на такую ужасную смерть. Почему? Да потому, что перед лицом Хелмасты десятник вел себя, как настоящий багатур — спокойно подошел к деревянному кресту для четвертования, без посторонней помощи улегся на нужное место, а когда его расковали — положил руки туда, куда следовало…