Клинок Уреньги

Власова Серафима Константиновна

— Жалею об одном, что не промахнулась.

И, может, Уреньга сказала бы еще чего-нибудь, но в это время загремел цепями Бикбулат. Он был весь избит, в разорванной рубахе. Видать, откуда-то он сбежал, чтобы спасти Уреньгу. Но пять конников, верных псов Дженибека, схватили пастуха и тут же прикончили его. Наутро Уреньга была ослеплена и слугами Дженибека отведена далеко в хребты. И, видать, так далеко ее увели, что потом люди, хоть им за это грозила смерть, как ни искали — не нашли. Только много-много лет спустя один охотник в горах наткнулся на скелет, весь обглоданный зверями, возле которого лежала девичья коса.

Так погибли Уреньга и Бикбулат. Всей душой они ненавидели Дженибека, а вот бороться с такими, как он, еще не научились.

Позднее Салават Юлаев в своих песнях, славил и Уреньгу, и Бикбулата, и всех-всех, о ком люди предания и сказы сложили...

Сказ о Косотур-горе

Много-много студеных зим с буранами и непогодой отшумело над Уралом с той поры, как ордынцы в последний раз в эти места Косотур-горы приходили. Земли мурзы Дженибека были разорены. Самого его взяли в плен и увели тургайцы. Обезлюдели хребты; только Громотуха — буйная по веснам речушка — шумела, как всегда, да пенился Ай, играя с камнями.

И снова зазвенели топоры, завизжали пилы, застонал в горах вековой бор. В лесах насторожились звери. Не стало покоя вновь возле Косотур-горы. На месте древнего кочевья стал вырастать завод.

Нелегко было новоселам обживать горный край. И, глядя на вечные дожди, народ говорил: «Само небушко жалеет нас. Плачет с нами каждый день».

Говорили, а сами трудились. Засыпали плотину. Задымили домны. Улочки домов нитками протянулись по сопкам и горам...

Но не все же плакать небу и людям. Бывало, выпадали и погожие дни. Тогда всем казалось, что молодели горы и веселел бор.

И вот в один из таких дней, светлых и ясных, работные люди на Косотур-горе увидали огромного сохатого. Он стоял на высоком шихане, будто высеченный из камня, и глядел вниз, где бегали полуголые ребятишки да, надрываясь, ругался надзиратель, увидав, что люди засмотрелись на сохатого-великана.

И, может быть, был этот сохатый потомком того лосенка, который когда-то, много-много лет назад, из-за клинка Уреньги остался сиротой.

Но, говорят, время лечит раны. И не только раны, но и все живое на земле. На месте кочевья выросла деревня, а потом завод. Где были старинные копи, появились рудники. Вырос и лосенок-сирота. В великана-сохатого превратился. А сколько-то времени спустя пришел для него день, когда он стал вожаком всего стада лосей в лесах на перевале...

И было это так: схватка с таким же великаном, каким стал сирота-лосенок, началась с раннего утра, а кончилась, когда солнце садилось на покой. Могучим ревом возвестил сохатый о своей победе над врагом и, подняв его на рога, толкнул с горы... А потом пошел туда, где когда-то лежала его мертвая мать, но там только белели кости, да на свету луны поблескивало то, что сделало его сиротой... Это был клинок Уреньги.

Так вот. Часто стал появляться сохатый на шихане Косотур-горы, а работные любовались им. Даже в непогоду — когда хлестал дождь или шел снег — сохатый стоял на шихане и гордо глядел на землю и леса.

Не сговариваясь, заводские каждому чужому охотнику — заблудившемуся да еще охочему до шкур сохатых, говорили: «Этого сохатого, что стоит на Косотур-горе, не трожь! Это наша радость. За смерть его можешь поплатиться головой».

«А пойди разберись, который сохатый их радость? Лучше не связываться», — решали охотники между собой, зная силу кулаков и слов работных из Златоуста, а потому обходили Косотур стороной.

Не знал красавец-сохатый, что им любовался часто не только днем, но и ночью маленький парнишка — сын кузнеца Кириллы Уткина — Петьша. Тихо слезал парнишка с печки и, прильнув к оконцу, глядел на гору и все ждал, не появится ли опять сохатый. Было парнишке в ту пору десять годов — не больше,

«Вот вырасту большой, буду робить с тятей в кузнице и откую клинок, а на нем вытравлю гору, как Косотур, и пруд кругом, и на горе сохатого, как есть такого же, живого, с рогами и чтобы каждая шерстинка на нем была видна», — думал Петьша про себя.

И ведь отковал. Лет двенадцать Петьше было, когда его отец в кузницу привел и начал приучать к ремеслу. А года через два сын подал отцу клинок, на котором целая картина красовалась. Все было на ней: и горы, и леса, и сохатый на шихане. Потом стали выходить из рук Петра Уткина один клинок лучше другого.

Большой был в те годы спрос на клинки. Шла Отечественная война 1812 года. Уткинские же клинки только генералам шли в награды. А как-то раз управитель завода, заприметив отменного мастера Петра Уткина, приказал ему отковать клинок для царя, который должен был приехать в Златоуст. И отковал Петр клинок. Говорят, клинок этот тоже был одно заглядение! Конечно, не то, чтобы Петр именно для царя старался, а за рабочую бился честь, как учил его отец. Дороже всего на свете она была для работных.

Одним словом, хоть и нескоро в те поры вести доходили, а все же молва по всему свету начала гулять про златоустовских мастеров. И сегодня в Оружейной палате в самой матушке Москве лежат на бархатных подушках клинки Уткина и Бушуева... Да что говорить, большие мастера рождались в добром Златоустовском гнезде возле Косотур-горы. Недаром и поговорки про их умение рождались в народе вроде такой: «На Косотуре отливали, а в Измаиле стены дрожали».

Пылали горновые печи в Златоусте, и над тайной булатной стали бились мастера, а с ними самый большой чародей — Аносов. Любили его работные люди и не раз говорили между собой: «Ране-то, до Павла Петровича, бывало, пойдешь мимо господского дома, аж руку ломило — шапку снять, а при Аносове — сама рука тянется к голове... Вот оно дело-то какое!»

В ту пору работали в Златоусте и немецкие мастера. Не верило горное начальство в Петербурге и Екатеринбурге в умение наших мастеров. Выписывали немецких. На славе они были тогда, а наособицу золингеновские гремели. Большие деньги им платили. Только, по справедливости говоря, наши мастера этих золингеновских опережали и по силе клинков и по красоте отделки. Оттого и боялись немцы: поймет наше начальство это и прогонит их.

Пытались они выпытать тайну изделия наших мастеров и особенно секрет чеканки, только и тут у них осечка получилась. Шуточками да прибауточками отговаривался тот же Уткин. Говорят, как-то раз оружейник из немецкой улочки шибко пристал к Уткину, он и ответил:

— Есть за Таганаем гора. В той горе пещера. В той пещере вход. Семь дней и семь ночей по этому входу на брюхе ползти надо, до новой пещеры. Во второй пещере посередке стоит большой сундук, обитый железом. Не подходи к нему. В нем змеи спят. Еще семь дней ползи. Опять в пещеру угадаешь. Там новый сундук увидишь, только серебром обитый. Ползи дальше: в этом сундуке черепа лежат. Да так до седьмого сундука и доползешь, а в нем на семи замках закрыт мой секрет. Как я клинки свои кую...