Клокотала Украина (с иллюстрациями)
Шрифт:
При мысли о том, что и здесь на их земли уже зарится какой-то там Лащ, хуторянами снова овладело возмущение: и так все земли на Украине захватили паны Потоцкие, Вишневецкие, Конецпольские, Тышкевичи и Кисели, да еще и сюда протягивают лапы! Теперь они скажут: наша земля, плати, хлоп... Но не быть тому! Пусть теперь у ветра спрашивает стражник коронный, куда девались его слуги.
Тревожил их только реестровый казак с борзыми. У пруда его не было, верно, с поля пошел себе дальше и не знает, что здесь произошло. Разве что слыхал, как Ярина говорила о гайдуках. Но он хотя и реестровый, а все ж таки казак, значит,
Парубки тем временем ловили на лугу коней. Сын Гаврила Семен и сын Мусия Кондрат, поймавшие самых лучших, сияли от счастья. Видно было, что им полюбились эти кони и они не собираются расставаться с неожиданной добычей.
И их отцы тоже подступали к коням и хлопали по крутым шеям с таким видом, словно удачно купили их на ярмарке. Кони были гладкие, тонконогие, с сухими мордами, шерсть на них блестела, как жирные пятна на воде.
Хлопцы, не успевшие или не сумевшие поймать коней, стали заявлять на них свои права, начали хвататься за поводья. Верига тоже не мог оторвать глаз от коней, но все же, видать почувствовав стыд за своих соседей, затеявших ссору в такое время, строго сказал:
— Что вы хватаете коней, отдайте их казакам!
— Мы тоже бились! — выкрикнул сын Гаврила Семен.
— И я... — добавил Кондрат. — Разве что силой отнимете!
Всех примирил Максим Кривонос, который до сих пор только наблюдал за их спором, пожевывая губами усы. Он положил свои руки обоим парубкам на плечи и сказал:
— Добрые из вас будут казаки! И кони вам нужны добрые. Ротмистр — мой, а тот гайдучище — Остапов; значит, и кони наши. Берите их и казакуйте, да так, чтобы люди радовались и надеялись на вас как на своих заступников.
— А вы возьмете нас с собой? — спросил один из хлопцев.
— Паны только о том и думают, — продолжал Кривонос, — как бы нас огнем и мечом покорить. А мы, что ж, будем ждать, пока снова Потоцкие и Вишневецкие нашими головами все шляхи утыкают? И так уж нашего брата казака без счета замучено.
— А посполитых? — сказал Гаврило. — Разве головы посполитых не торчат на кольях?
Максим Кривонос смешался, даже чубом встряхнул.
— Твоя правда: нечего ждать добра от панов ни нам, ни вам... Но еще придет и наш черед карать!
— Война? — сверкнул глазами Кондрат. — Никуда я утекать не буду!
— Верно, парубче! Не бежать надо, а думать, как вызволить Украину из-под пана-ляха.
— А правда, что тогда Украина и к Московщине могла бы пристать?
— А вот я слышал, лучше, говорят, к турку! — с деланной серьезностью сказал Кривонос.
К толпе подошли и женщины, которые все еще печально покачивали головами. Услыхав о турках, все сразу закрестились, замахали руками.
— Ой, казаче, не терзай ты наши души! Нам ли, православным, под нехристя идти?
— Правда ваша — лучше бить их, супостатов! — уже весело произнес Максим. — С Москвой нам надо брататься. Сколько бы выручили из неволи люда крещеного!..
Хуторяне заговорили между собой, парубки приободрились: у них теперь и кони оседланные и оружие. Только Ярина никак не могла опомниться от гнева.
Кривонос снял шапку и торжественно произнес:
— Доброму бы казаку такой характер, как у тебя, дивчина! — И вдруг, смутившись, ласково добавил: — И осанкой и красотой пришлась ты мне по сердцу.
Ярина, застыдившись, опустила голову: никто еще не обращался к ней с такими словами — может быть, запорожец шутит, насмехается над сиротой. Он во всех краях казацких известен как рыцарь знаменитый, а она выросла, что трава в степи. Кровь отлила у нее от лица, и вся она напряглась, обиженно сжала губы. Уголком глаза Ярина заметила, что и Остап был обескуражен, услыхав слова атамана.
Ярина сурово взглянула на Кривоноса. Хотя бы и ему — она не позволит над собой смеяться. Но Кривонос смотрел восхищенным, проникающим в душу взглядом. Даже суровое лицо его казалось сейчас нежным. Ярина испуганно улыбнулась. Отец тронул ее за локоть, лицо его сияло, в глазах стояли счастливые слезы. Ярина теперь поняла, что таилось в словах казака, и сердце ее вдруг забилось — и тоскливо и радостно. В самую душу заглянул этот удивительный казак со страшными глазами. В замешательстве она припала к плечу отца.
— Тату!
— Божья воля, доню, божья воля... Это он внял твоему сиротству. Кланяйся в ноги, дочка.
— Благодарю вас, панове казаки, — вымолвила она глухим, сдавленным голосом, — благодарю, что отомстили за матушку... И за честь благодарю!
И вторично поклонилась Ярина.
Максим Кривонос заложил оселедец за ухо.
— Никому не кланялся Максим Кривонос — ни пану своему, ни султану турецкому, ни хану крымскому, ни господарю валашскому, ни даже королю французскому, — а тебе, дивчина, до земли поклонюсь, как своей совести, — и он шапкой коснулся примятой травы. — Побей доля мою душу, если я неправду говорю.
От его слов как огнем охватило Ярину: ей поклонился Максим Кривонос — славный казак, о котором она, с тех пор как увидела его у Маслова Става, никогда не переставала думать. Где он только не бывал, по морям плавал, не одну видел красавицу, а в жены выбрал ее. Ярина не умела еще скрывать своих чувств. Глаза ее сверкали, как живое серебро, а губы, словно спелые вишни, раскрылись от жара, разлившегося по телу. Она растерянно поклонилась еще раз, а встретившись с горячим взглядом Кривоноса, смущенно потупилась. Подошла Христя в белой намитке. Ей не нужно было спрашивать, о чем шел разговор, — их глаза говорили красноречивее всяких слов. И она погладила крестницу по вышитому рукаву.
— Суженого, доню, и на возу не объедешь, как долю на коне не обскачешь. Видно, матушка у бога заступника тебе вымолила... А тут какая беда стряслась!.. — и она часто закрестилась.
— Пусть люди услышат, — сказал Кривонос и кивнул в обе стороны, — желаешь ли ты стать казаку верною женою, утехой его?
Ярина глянула на суженого большими ясными глазами и тихо кивнула головой. Люди радостно зашумели: Ярина была славная дивчина, ко всем приветливая, ласковая, смелая на коне; понравился им и Кривонос; сразу видно было, что он не из той чванной казацкой старшины, что только о себе думает, — а и о доле народной печалится. Радовались еще и потому, что после расправы с надворной милицией невесело было им оставаться одним на этом глухом хуторе. Хлопцам к тому же хотелось побольше разузнать о Запорожской Сечи, и они роем окружили Остапа. На него теперь смотрели с уважением и нескрываемой завистью: такого рубаку и Вериге бы не одолеть на саблях.