Клокотала Украина (с иллюстрациями)
Шрифт:
Последний луч солнца погас на вербах, и тучи на западе начали разгораться, как костер на ветру: одно облачко вытянулось столбом кверху, а поперек протянулось другое. Хуторяне боязливо смотрели на небо.
— Ой, беду предвещают тучи!
Верига, освещенный красным отблеском зари, покачал головой.
— Беду не беду, а буря будет. Заходите, дорогие гости, в хату!
ДУМА ВТОРАЯ
Эй
Лесами, лугами завладели,
Негде бедному казаченьке коня вороного
Попасти досыта!
ГЕТМАНСКАЯ БУЛАВА
I
Кастелян краковский, великий коронный гетман Станислав Конецпольский умирал в своем новом замке в Подгорцах. Он лежал на широкой кровати в комнате рядом с домашней церковью. В открытое квадратное оконце в стене проникал запах растопленного воска и деревянного масла. Слышен был сухой, скрипучий голос патера Петрония Ласки, служившего мессу:
— Fiat voluntas tua...
— Да будет воля твоя! — шептал за ним гетман.
У постели стоял, склонив голову, его единственный сын и надежда — Александр. В двадцать пять лет он был уже коронным хорунжим и наследником всех титулов и всех поместий старинного рода Конецпольских. Им принадлежал на правом берегу Днепра Чигирин, а на левом — Гадяч, на Подолии — Подгорцы и волости на Волыни с местечками, хуторами и посполитыми. Старый гетман тяжело вздохнул. Став из русина поляком, он отдал польской короне свой воинский талант и сыновнюю преданность — а чего добился, заканчивая земной путь? Верховная власть, олицетворенная сеймом, бездействует, король Владислав IV, которого он поддерживал всю жизнь, — без власти, законы без силы, казна без денег, войско без довольствия, армия без дисциплины, вельможи и шляхта хватают все, что могут, топчут право, королей и народ. Что добывается мужеством, утрачивается благодаря беззаботности и легкомыслию. Речь Посполитая, одолевшая под Хотином турок, некогда считавшихся непобедимыми, теперь заискивает не только перед турками, но и перед татарами. А еще больше неприятностей причиняют казаки. Этот живой источник народной воли не удалось обуздать ни Стефану Баторию, ни такому ярому врагу казаков, как коронный гетман Жолкевский. Не сумел запрудить этот родник и он, Конецпольский, хотя от казацкой крови почернели берега Днепра.
— Пусть силы у них и невелики, но упорство, упорство... — вслух подумал гетман.
— Чего отец хочет? — не расслышав, переспросил Александр.
— Сын мой, либо мы казаков уничтожим, либо они уничтожат нас. Но лучше всем нам погибнуть, чем уступить казакам, хлопам нашим.
— Почему так тревожат тебя свинопасы? У нас хватит плетей на это быдло.
— Но мы и сами должны взяться за ум. У нас всякий может по своему усмотрению собрать войско, когда заблагорассудится, поднять знамя и, попирая закон, верховодить, как ему вздумается. Грешен был в этом и я, сын мой!
Гетман умолк, но продолжал думать: «Вельможи заботятся только о пышности и расточительствуют, плодят анархию, разрушают единство державы, попирают нравственность. Польская шляхта в большинстве своем черпает теперь науку только в магнатской прихожей. Нет у нее чувства гражданского долга, она погрязла в сибаритстве. А что произошло с домами шляхетскими? Они стали похожи на хлопский баз: спиной повернулись к свету, заискивают перед вельможами, а понимание народной души утратили. Спесивостью подменили шляхетность, республиканские права — произволом, ум — высокомерием, а
Он перевел глаза на Александра, и посиневшие уста его горько искривились. Все это он видел и в своем наследнике.
— Сын мой, каждый польский шляхтич из уроджоных — это солнце. Он восходит, как солнце, и должен, как солнце, сиять лучами шляхетских добродетелей и рассеивать все тучи, которые затемняют его славу!
— Отец, скажи. Гадяч наш по праву?
— Город Гадяч подарил нам король. Почему, сын мой, ты спрашиваешь об этом?
— Князь Иеремия Вишневецкий учинил набег, захватил себе Гадяч... Но если это так, сто дьяволов...
— Не пристало Конецпольским потакать последышам Байды Вишневецкого, прислужника московского царя, — вспыхнул гетман. — Ты должен отстоять наше право. Пока не будет отплачено за это надругательство, я не узнаю покоя и на том свете. Вот тебе сабля. Когда я шел в поход на Тараса Трясила из Киева, отцы доминиканцы трижды обнесли эту саблю вокруг костела и, подавая мне, сказали: «Это на язычество, на Русь, дабы истребить их под корень». Я хочу, чтобы сын мой не умалил, но приумножил мою добрую славу...
Старый гетман утомленно закрыл глаза и уже едва слышно прошептал:
— Сломить, стереть с лица земли казаков, пока они не отторгли у нас богатой и изобильной Украины... Польша, сын мой, бедна... Не хотите сидеть голодными — не отдавайте Украины... не отдавайте...
В комнату вошел ксендз Петроний Ласка с миром в руках, но гетман уже отвернулся к стене. Сын, точно желая выпустить на волю душу отца, широко раскрыл окно. На дворе начиналась весна; по стенам замка ходили часовые, в раскрытые ворота было видно, что мост через ров разведен. По аллее из молодых липок, в конце которой стоял высокий костел, ехал зеленый рыдван, запряженный шестеркой лошадей с белыми султанами. Через двор, вымощенный каменными плитами, бежал дворецкий. Александр Конецпольский крикнул:
— Пане Стах, спустите флаг на башне!
II
После, похорон великого коронного гетмана сын его Александр Конецпольский выехал к себе на волости. В дороге он узнал, что король Владислав выслал на Украину своего приближенного шляхтича с каким-то тайным поручением. Прошел также слух, что запорожцы самовольно вышли в море. Конецпольский спешил в Чигирин.
В дороге хорунжий не скучал: на Брацлавщине он заехал в имение графа Синявского и принял участие в веселой, шумной охоте; в Махновке ночевал в имении графа Тышкевича, воеводы киевского, где подстароста предоставил ему для развлечения сельских красавиц. В Фастове сидел сенатор Адам Кисель. Он хотя и был уроджоный шляхтич, но из украинцев, и к тому же греческой веры, и Александр Конецпольский считал ниже своего достоинства иметь дело с этим паном. Но случилось так, что у самого Фастова сломалась карета, и волей-неволей пришлось заехать к схизмату. Впрочем, Адам Кисель тоже сумел развлечь гетманича. После хорошего обеда были поданы трубки, и все вышли на крыльцо.
Перед крыльцом стоял уже старый слуга, вероятно специально вызванный во двор, чтобы позабавить гостя.
— Что хлопу нужно? — спросил его хозяин.
Плохо заучив свою роль или в предчувствии предстоящих страданий, слуга сморщился и нетвердым голосом ответил:
— Готов об заклад, милостивый пане, что за четыре талера выдержу сто кнутов!
Конецпольский встрепенулся, как стрелок на охоте.
— И кто бы ни бил?
— Выдержу. Может, не выдержу только правой руки вашей милости. Гетманская у вашей милости рука.