Клокотала Украина (с иллюстрациями)
Шрифт:
— Нам Венеция поможет.
— Синица в небе, пан коронный подстольничий! А в войско нам придется набрать всякий сброд, голытьбу, и они нас если не задушат, так объедят наверное.
— Казаки этого только и ожидают, — сказал Шемберг. — Победим турок или нет, а с ординацией наверняка придется попрощаться.
— Нет, пан Радзиевский, с сильным бороться — смерти искать! Как вы думаете, пан воевода?
— Это уж верно! Лучше и короля и казаков держать на коротком поводке, чем искать ветра в поле.
— Мудро пан говорит, — сказал Конецпольский, — но нужно, чтобы и польный гетман на том стоял.
Гости, не желая касаться этой темы, замолчали и смущенно отвели глаза.
Чигиринский полковник Станислав Кричовский, круглолицый, с закрученными вверх усами, покачал головой и снова продолжил нить беседы:
— Пан воевода, на казаков одного поводка мало!
— Можно еще и веревку добавить, как делает князь Иеремия.
— И веревки мало, панове.
На него смотрели уже с удивлением.
— Ну, тогда виселицы! Или пану полковнику больше нравятся колы?
— Нет, все это ненадежные средства. Казаков, панове, если мы хотим удержать их в послушании, необходимо хотя бы немного утешить в их обидах.
В ответ на это весь зал захохотал, а молодой воеводич Стефан Потоцкий высокомерно крикнул:
— Мы хлопов плетями утешим, пусть только попробуют поднять головы! — и отошел к веселой группе шляхтянок.
Полковник Кричовский сдержанно улыбнулся, но тут же губы его горько искривились.
— А из кого происходили наши преславные гетманы Замойские, Жолкевские, Ходкевичи? Не из тех же русинов? Вопрос о казаках нельзя решать легкомысленно, — сказал он пану Радзиевскому, который внимательно прислушивался к разговору. — Не думайте, пане, что я льщу русинам, нет, но я помню, как смотрел на них пан Попроцький, а теперь и сам убедился, что он был прав.
Я мало жил среди них и не с ними воспитывался, но успел кое к чему присмотреться. Не один раз в год эти люди преследуют татар и терпят превратности войны. Как львы, охраняют они христианский мир. Не имея от нас никакой помощи, они оберегают наш сладкий покой, хотя и не ведают его сами. А мы, вместо того чтобы воздать им хвалу, считаем себя выше их и вырываем из их рук земли, поместья, целые села. А где же наши достославные дела, подобные тем, которые творят эти люди? Кто в наши времена превзошел в чем бы то ни было русина? Пошлите вы его в посольство — он выполнит миссию лучше, чем вы ему прикажете! Кто, как не Богдан Хмельницкий, уладил дело с французами? Среди казаков вы найдете лучших воинов. Даже наши невежды, всякие маменькины сынки, становятся здесь другими людьми. Какой-нибудь распущенный Матуш тут, на Украине, может стать хорошим воякой, а панский сынок, глядишь, уже ротмистр и даже храбрый рыцарь. А какие заслуги у тех, кто слетелся сюда со всей Польши? Прикрыли они когда-нибудь корону грудью от татарского меча? Не боевым духом преисполнено наше панство, а шляхетским гонором, оно кичится гербами и своими знатными предками. А слава о подвигах этого народа гремит уже далеко за пределами Польши, только мы не хотим о ней слышать, не хотим ее понять. Больно за нашу шляхту, но все это правда! Турок разинул на нас пасть — мы дрожим, как кролики перед удавом, а казаки не раз в эту пасть засовывали руку. Турок давно бы двинулся на Польшу — и не наша сила его останавливает. Чем же мы воздаем этой силе? Смотрите, что делает в своих имениях князь Вишневецкий! Он сотнями вешает непокорных, сажает на кол, заковывает в кандалы. Вот как платит корона за услуги, орошенные кровью! Не удивительно, что в селах все растет и растет гнев, и не нужно быть пророком, чтобы сказать, чем это может кончиться...
— Кончится это тем, что мы батогами загоним назад это быдло!
Это воскликнул Самуил Лащ, только что вошедший в зал. Его высоко подбритая голова была крепко посажена на широкие плечи, хищно сверкали выпуклые глаза, рыжие усы свисали над широким, плотоядным ртом. За Лащем шумной гурьбой вошла его свита. На устах у всех были новые подвиги их пана.
Коронный стражник Лащ, ведавший охраной границ, за всевозможные преступления тридцать семь раз был присужден к бесчестью и еще двести тридцать шесть — к изгнанию из Речи Посполитой. Теперь каждый, кто только хотел, мог убить банита [Банит – лишённый прав] и инфамиса [Инфамис - осуждённый] и не был бы за это в ответе. Позор и наказание должны были обрушиться на тот дом, в котором преступник находил себе пристанище.
Последний приговор был у него сейчас в руках, хотя и после этого он уже успел совершить налет на село Новый Став доминиканского конвента.
— Пан коронный стражник уже целую библиотеку может составить из приговоров! — льстила ему местная шляхта.
— Я, панове, — гремел Лащ, — сошью себе из этих приговоров кунтуш, чтобы в достойном наряде предстать еще раз перед коронным судом!
Громкий хохот наполнил зал. От раскатов смеха самого Лаща звенели оконные стекла.
— Пусть судят уроджоного за то, что он, как саранчу, давит под копытами быдло! А Лащ, — его лицо искривилось в злой гримасе. — Тысяча чертей! — все-таки будет свое делать! Правда, мои храбрые рыцари?
Лащевцы закричали:
— Виват! Слава коронному стражнику! — и гурьбой подошли к Конецпольскому.
Полковник Кричовский посмотрел в самый дальний угол. У двери сидели двое казацких старшин. Они выделялись среди гостей и своей одеждой, слишком тяжелой для знойного лета, и скованными, угловатыми движениями. Один из них, немолодой уже, но еще крепкий и коренастый, с раскосыми глазами и реденькими усами над толстогубым ртом, был есаул войска реестрового Барабаш. Когда на Масловом Ставе всю казацкую старшину понизили либо вовсе устранили, Барабаш был обласкан королем и оставлен в прежнем звании. Рядом с ним сидел знатный переяславский казак Ильяш Караимович. Он больше был похож на богатого купца, чем на войскового есаула. Оба они были замечены королем и потому подчеркнуто твердо сидели в дорогих креслах.
В течение всего разговора, который вело панство, с лиц обоих старшин не сходила виноватая улыбка, но на это никто не обращал внимания. Здороваясь с гостями, Самуил Лащ случайно заметил и казацких старшин, задержал на них удивленный взгляд и вдруг насмешливо захохотал:
— О волке примолвка, а волк на порог!..
Есаул Барабаш изобразил на бледном лице некоторое подобие улыбки, но губы нервно задергались.
— Челом пану коронному стражнику! Слыхали мы, как ваша милость трактует казаков, которые верой и правдой служат короне польской и его королевской милости, наисветлейшему пану королю.
Он встал и приложил руку к сердцу. То же, только молча, сделал и Караимович.
— Ясновельможное панство ставит нас наравне с посполитыми, а это неправильно. Казаки ратуют лишь за веру греческую и сохранение привилеев, данных им за верную службу, за преданность Речи Посполитой, а хлопы — то совсем иное, они добиваются...
— Изменой и враньем! Это же в ваших обычаях.
К ним подошел полковник Кричовский. Он слышал последние слова и раздраженно, как учитель зарвавшемуся ученику, сказал:
— А какая присяга при насилии твердо устоит, пане?
— Ну, так вы уже имеете индульгенцию, панове старшина, — захохотал Лащ, — продолжайте врать и изменять!
Барабаш, ошеломленный таким цинизмом, сердито засопел:
— Простите на слове, пан стражник, но мало смысла в таких шутках. Его королевская милость, наисветлейший король, не за измену облагодетельствовал нас своими милостями.
— Может быть, паны казаки скажут ясновельможному панству, какие хранят они у себя доказательства королевской милости? Было бы очень интересно узнать — какие интриги плетет король с казаками?