Клокотала Украина (с иллюстрациями)
Шрифт:
Пристыженные казаки спустились к костру.
— Далеко?
— Должно, с версту будет, — отвечал Тымош, который успел уже согреться, так как и двигался живее и говорил веселей. — Хутора самого не видать, а только дым в трех местах.
— А может, это татары костры разложили?
У всех вытянулись лица. Только Ахметка спокойно отвечал:
— От костра дым клубами идет, а этот ровно тянется.
— Дозора нашего не видно? — Хмельницкий вышел из-за кургана.
Ветер, словно толченым стеклом, ударил
— Не разглядишь, там дальше балка.
Впереди чернели крутые овраги, спускавшиеся, должно быть, в глубокую балку. В одном месте, казалось, вихрилась метель и, разметанная ветром в разные стороны, таяла в воздухе. Это и был дым, которому обрадовались казаки.
Когда они уже начали согреваться теплой похлебкой из пива, заправленного перцем, от которого горело во рту, вернулась разведка; с ней ездил сам Капуста. Круглое его лицо сияло.
— Братцы! — кричал он, но, так как он слегка картавил, выходило «бгатцы». — Не наедайтесь и не напивайтесь. Вешняк уже режет багана! — Но, увидев горячее варево, сам жадно принялся хлебать пиво, пока не показалось дно казана.
Федора Вешняка называли на Сечи восьмым гласом за то, что он любил распевать тропари, хорошо знал церковную службу, мог бы и сам стать попом, так как учился в киевской коллегии Петра Могилы. Но однажды на Подоле гуляли запорожцы. Студиозусы следили за ними завистливыми глазами сквозь запертые ворота братства, а когда пришли в трапезную к обеду, недосчитались Вешняка.
На Сечи Вешняк не раз ходил в походы, стал славным казаком. При гетмане Томиленко был уже войсковым писарем, а затем и есаулом. Высокий, видный, с крупными чертами лица, острыми глазами и густым басом, он пользовался среди сечевой братии уважением.
Хутор Вешняк заложил, должно быть, не так давно, потому что ни хата, крытая гонтом, ни надворные постройки, ни высокий частокол еще не успели покрыться мохом. На дубовой двери хаты было намалевано дерево, на дереве — пучеглазая сова, а под рисунком подпись: «Сему дому сова сторож».
Сова считалась обителью душ умерших предков, носителем мудрости, защитником от зла, потому она была нарисована также и на печной трубе, среди стеблей барвинка, куриных лапок и узора «елочкой». Между окон со стеклами в оловянных рамках шпалеры изукрашены были видами.
На пороге гостей радостно встретил сам хозяин.
— Заходите, заходите, пане сотник, и вы, панове казаки! Спасибо, что не обошли моего хутора. А что рад, вы и сами видите.
— Здоров будь, пане мой и приятель мой! — отвечал Хмельницкий. С мороза он был румян и свеж, будто только что искупался.
Довольны были и остальные: их радовала теплая хата и возможность хоть ненадолго отдохнуть от верхней одежды. Вешняк хитро посмеивался, а когда стало спадать первое возбуждение, сказал:
— А тут тоже народ собирается.
— Народ? Что за народ? — удивленно переспросил Хмельницкий.
— Разный. Есть казаки, есть и посполитые. Говорят: «Хотим пристать к Хмельницкому». — Он прищурил глаз.
Хмельницкий даже вздрогнул. Возвращаясь из Варшавы, он заезжал ко многим приятелям и знакомым, вел с ними долгие беседы, но чтоб это уже так широко разошлось, никак не рассчитывал. Вешняк, заметив его удивление, сказал:
— Ждали, ждали, пане сотник. Передавал Кривонос.
— Да я видел Максима только летом.
— Выходит, пане сотник, у всех одно на уме.
— А что же их гонит с места?
— У каждого свое болит! Надо только поразмыслить, как слить всех в одно русло, указать цель, да и орудовать! Думаю, более подходящего времени не найти.
Слова Вешняка о необходимости привести людские желания к одной цели его поразили, заставили снова спросить себя: «А чего хочет народ? Воли! Чтобы на пана не работать, чтобы не ходить в ляшском ярме, единения с московскими людьми хочет, молиться по-своему... За это каждый пойдет!» И Хмельницкий сказал вслух:
— Час, верно, подходящий, да запорожцы что-то к Сечи охладели.
— Правда! Что ж, когда и запорожцами уже шляхта помыкает.
Хмельницкий, довольный, кивнул головой: не он один так думает, и низовое товариство на том стоит, да только разленились что-то...
— Разве с хутора виднее?
— Тебя же увидел, пане сотник! — ответил Вешняк, многозначительно взглянув на остальных гостей.
— Так, выходит, и ты, пане Федор, — сдерживая радость, сказал Хмельницкий.
— Дело общее, пане сотник! А вот и браты...
— Кто такие?
— Узнавай, вашмость!
Остальные тоже вскочили на ноги.
В светлицу зашли только старшие казаки. Большинство из них были когда-то беглыми. Погуляв на Сечи, они снова возвращались на гетманщину, но уже казаками, а потому не хотели больше ходить в послушных. Старосты королевских владений не желали с этим мириться, выгоняли их из сел, либо принуждали работать, как остальных посполитых. Эти первыми брались за саблю, а не было сабли, так и за дубину.
Переступив порог, они сразу зашумели на все голоса:
— Пугу, пугу!
— Челом, пане сотник! Челом, вашмость!
— Здравствуй, пане Богдан! И Ганджа? Ну и пузатый же стал!
Все громко захохотали.
— А это что за бочонок? Не Лаврин ли?
И снова поднялся хохот.
— Доброго здоровья вашим милостям, славному товариству! — поклонился Хмельницкий, не подавая виду, как он доволен.
— Трижды, трижды кланяйся, собачий сын! — крикнул казак, похожий на медведя, такой же толстый и такой же неуклюжий.
— Неужто Метла?