Клон
Шрифт:
— Большой Волк? Тотем?
— Он самый.
— Так что? Чеченец — волк, а русский — медведь?
— Нет. Все немного не так. Россиянин не волк и не медведь.
— А кто?
— Раб.
— А русский?
— А русский — в зависимости от внутреннего строения души. Но в основном тоже раб.
— Чей?
— Ваши хозяева евреи.
— Это кто сказал?
— Это каждый день говорили по всем каналам телевидения и всем радиопрограммам.
— А ты-то сама что думаешь?
— Я думаю: так вам и надо.
— Но ты же русская?
— Я уже не русская.
— А какая?
— Никакая. Я помыться хочу. Пойду в камыши, купаться. А ты сиди тут, веди себя пристойно и не поминай волка. Камышовый волк не лучший их представитель.
— Борз.
— Вот именно. А ты лай.
— Не умею.
— Лай — это раб.
— Спасибо на добром слове.
— Я не то имела в виду. Ты раб обстоятельств. И я раба. Раба любви. Ну, я пошла.
— Меня не берешь?
— Ты сиди тут и гляди в оба.
Она стала совсем другой. И внутри, и снаружи. И там… совсем внутри, наверное, тоже. Но она была жива, а я через фронты и комендатуры попал сюда, в эти камыши, где исход дня и камышовый волк неподалеку.
…Камыш этот ломался плохо, и мне пришлось поработать ножом, оставленным нам Старковым, но ложе получилось на славу. Старый шалаш был сделан мастерски, и я прибрался в нем, выбросил мусор, неизбежные банки из-под килек и прочие предметы межвременья. Стела задерживалась, и плеск воды стих. Я забеспокоился и вышел. Спустившись к реке, я не нашел ее и пошел осмотреть ближние окрестности. Помятый камыш и следы на топком берегу легко обозначали направление движения. Стела сидела на камне, положив ноги на корягу и подперев скулы кулачками. Она горько плакала.
Потом была наша вторая ночь.
Душу ее как будто обезболили. Волки в зеленых халатах, роняя слюну из пастей, произвели необходимые манипуляции, и по паркету пощелкивали от вожделения их когти. Потом были слезы, и жизнь стала как бы веселее, как румяное яблочко, надкушенное, забытое и найденное опять, не слишком поздно. Было бы кому скушать.
Иная душа и незнакомое тело. Вот то, что я так долго искал и нашел наконец. Голос, надорванный где-то снизу. Я вспомнил, как тогда, в новогоднюю ночь, крался по карнизу рассвет. И снова пожелал ее, и кровь моя тяжелая, дурманная, ртутная, словно паста, сквозь тюбики вен совершала свою работу, натужно и попутно. Потом мы очнулись.
Сухой паек, оставленный Старковым, пришелся моей невесте не по вкусу, хотя вряд ли она в обозримом прошлом ела сухую колбасу и шоколад.
— Хочешь, расскажу тебе про волка?
— Про камышового?
— Нет, про волка вообще.
— А кто просил не поминать его?
— А ты перекрестись и сплюнь через левое плечо. И постучи по дереву.
— А где оно?
— Везде.
Я постучал по крышке снарядного ящика, которая заменяла нам стол. Они были везде, эти зеленые доски. Удобная и практичная мебель, дрова, предмет интерьера и многое другое. При желании можно из них соорудить добротный гробовой ящик.
— Сухожилие волка поможет найти вора. А кончик хвоста может присушить.
— Что сделать?
— Приворожить.
— А у тебя он есть?
— Был. Да потерялся. Я так жалела.
— А откуда он у тебя?
— Кто?
— Волчий хвост.
— Еще со школы. Мальчик один подарил.
Она сильно похудела. Черты лица заострились, живот потерял упругость. Да и волосы оказались не теми, что раньше. Та женщина с ростовского автовокзала была иной, чем та, в Грозном, хотя между ними прошло всего-то день-полтора. Эта — не походила ни на ту, ни на другую. Только по глазам можно узнать.
— Один лай пас овец богача. К нему пришел волк и попросил одну овцу. Но пастух сказал, что он не хозяин этому стаду. «Я посторожу, а ты спроси у хозяина, он непременно даст, — сказал волк и произнес клятву, которой пастух не мог не поверить: Пусть меня настигнет грех, который должен покарать хозяина, обманувшего гостя, сказав, что накормил его коня, оставив его не накормленным, если я до твоего возвращения трону хоть одну овцу». Пошел лай и спросил хозяина, и хозяин велел отдать волку три овцы, но пастух отдал лишь одну. Уходя, волк крикнул: «Пусть эти две овцы будут долгом для человека. Во все времена человек будет мне должником».
— Вся сказка?
— Вся.
— И что?
— А то, что вайнахи считают, что, совершив набег, волк забирает лишь свою долю, некогда утаенную бесчестным лаем.
— А как же хозяин лая?
— А с ним вайнах всегда договорится. А рабов будет грабить. Это генетический долг.
Когда-нибудь она мне все расскажет. Про две войны, про второй этаж в доме Дудаева, про хохлов из расстрельной команды и про палатку. Про ту самую. Это будет еще не скоро. Тогда мы будем все знать оба, и нам будет легче все это забывать. Но прежде нужно выбраться отсюда.
— У волка много разных прозвищ. Борз, Барзанакьа, бараза, борзиг, берзан кьеза, то есть волчонок.
— А скажи мне, растут в Чечне одуванчики?
— Тут растут такие травы, каких ты не видел и не увидишь. И одуванчики растут обалденные. С человеческую голову. — Она засмеялась хрипло и осеклась. — Растут, милый, а почему ты спросил?
— Стихи.
— Один раз уже были.
— Это другие.
— Такие же хорошие?
— Наверное.
— Тогда прочти.
— Поле из одуванчиков.
— Давай.
— Даю.
— Ну, давай же.
Но прежде я опять вошел в нее, потом она опять плакала, и я гладил ее волосы, и тер соски ладонями, и она почти уснула, но вспомнила про стихи.
— Поле из одуванчиков.
— Ну же… А СПИДа не боишься? Контрацептивов не было…
…Все, что росло, выжжено. Нет в городах шарманщиков. Как же оно выжило, Поле из одуванчиков? Свет на краю земли, Легкая боль в предсердии. Как мы давно шли К белому милосердию. Поле нам откликается. Поле нам в души просится, То ли оно кается, То ли оно возносится. Не упади в цене, Облачко подвенечное. Снова пришли ко мне Прошлые мои женщины. Я их любил, крадучись, Чтобы забыть, утренних, И уходил, радуясь, Не навсегда будто бы. Так как течет река, Превозмогая лишнее, И уже далека Женщина моя нынешняя. Ночи мои звездные. Позднее пробуждение. Вот и с души розданы, Угли, что во сожжение. В белую канитель Падает стук стаканчиков. Наша с тобой постель — Поле из одуванчиков.— Из камыша. Моя душа.