Клон
Шрифт:
— Со стариком, ты сказал?
— Ага.
— И где он?
— Был, да весь вышел.
— Ну-ну…
Свобода
— Он здесь.
— Что, в доме, в подвале?
— Нет. Рядом двор соседей. Во дворе нишка. Тойла за ней, сарай разрушенный, и в нем.
Нишка — значит отхожее место. Это для работников. У мужчин свой туалет, на женской половине свой. Тойла — берлога.
А может быть, зря все это. Нужно было самому ее пристрелить в ту ночь. Чтобы не было старика Бадруддина с сыновьями. Теми, что на кладбище, и с тем, что
— Есть там, на крышке, замок?
— Есть. И задвижка вроде складской, и замок висячий, основательный.
— Ладно. Где может быть охрана?
— Какая там охрана? Ключ у хозяина. Зиндан этот на виду. Вокруг забор. Чужие не ходят.
— Огород есть?
— Маленький. У них под картошкой соток двадцать. За селом.
— Ты откуда все знаешь?
— Я там работала. У Мусы.
Старков не решился спросить, что с ней делали у Мусы. Только покосился на Стелу, а та отвернулась.
— По хозяйству помогала. У них свадьба была, и меня отправили еду готовить.
— Большая свадьба?
— Да. По всем правилам. Со всеми заморочками.
— Они это умеют. Рисуй план. Подробный. Доскональный.
Он вынул из внутреннего кармана блокнот и авторучку.
План Стела рисовала долго, каллиграфически. Потом Старков задавал вопросы, такие же тщательные, отчетливые.
Двор примыкает к соседскому. И слева, и справа.
— А почему он у Мусы, а не у Бадруддина?
— У деда комплекс вины. Он не совсем потерянный. Недавно передачу ему носил. Мыться заставил.
— Нет у чеченцев комплексов. И ты это знаешь. Не виноваты они ни перед кем. А яма другая из тактических соображений. Он сам-то понимает, где сидит?
— Нет, наверное.
— То-то же.
Оружия у Старкова только пистолет Макарова новый, модернизированный. Даже в тире с ним еще не работал. Говорят, надежный.
Перейдя линию фронта, Старков вскрыл один из своих тайников. Взял только пистолет, деньги и служебное удостоверение с подлинной подписью Масхадова. С этой красной книжечкой — а в республике любили атрибуты советской эпохи — он мог свободно путешествовать по всей Чечне. До поры до времени. А времени оставалось совсем ничего. Денег нужно было много. Доллары местные, фальшивые, сейчас не годились. Он взял настоящие. Предстояла большая покупка.
«Жигули» белые, «пятерку», сторговал в Бракане, сельце на подъезде к Грозному, за тысячу долларов. Цена чрезмерная. Машинами республика была забита под завязку. Любые марки и модели. В гаражах и на улицах. Среди развалин и возле уцелевших домов. Но время требовало жертв.
Двигатель оказался не совсем хорош, резина лысая. В багажнике — фомка и ключи. Ручку заводную все же он выторговал, свечи новые, канистру бензина и полный бак. Не местного. Военного. А также ведро грязное.
Старков остановился у ближайшего ручья, привел машину в порядок, вычистил салон. В бардачке ничего. Ну и ладно.
Вдоль дороги время от времени попадались продавцы местного моторного топлива. Хитом сезона была табличка: «Бензин тюменский, очень хороший».
Бензин этот мог быть действительно куплен у русских, но и они стали практиковать кидалово — покупали трехлитровые банки самопала, а потом переливали в канистры и хорошо если вообще добавляли настоящего семьдесят третьего.
В Брагунах оставил машину на автостоянке. Оказалось, была и такая. Сто рублей в день — хороший тариф. Он пообещал еще столько же и посулил вернуться через час-другой. Но приказал довести стекла до полной прозрачности. За это дело тут же принялся русский парень, бомж. Раб, значит. Старкову все тяжелее становилось видеть это. Ведь он уже покинул территорию любви. Уже на московские тротуары ступил. Держала его эта земля, не отпускала.
Власть в Брагунах была уже русская, зачистка мягкая прошла. Поселок передан «на баланс» аксакалам.
Автостоянка в самом центре, возле площади. На ней еще две машины. Когда он уходил, еще две подъехали, тоже тольяттинского розлива. Другие автомашины на самосохранении. И в каждой — мужик с автоматом, и не один.
Разные причины могут сейчас быть для передвижения по республике. Купить чего, дело какое сделать. Успеть главное дело сделать. На Старкова никто внимания, в принципе, не обращает. Однажды подошли в камуфляже два юноши местных, погоны советские, со звездочками, нашивки полицейские отсутствуют. Только шакал на рукаве. Старков мог бы устроить им выволочку. И они бы обязаны были его слушать, вытянувшись в струнку. Но он не стал делать лишних телодвижений.
Внешнюю оболочку вокруг Стелы, то поле, куда должен был ступить он и непременно пропасть, попасться, недоброжелатели Старкова передоверили чеченской стороне. И ошиблись. Они не рассчитывали на практически мгновенные действия Славки. Но только так он мог прорваться.
— Иди, как бы на рынок. Это рядом с пятачком, где легковушки стоят. Мои «Жигули» белые. Но ты к ним не подходи. Просто ходи по лоткам, товар рассматривай. Я появлюсь с Андреем, сразу иди к закусочной. Не к машине. И метрах в двадцати от нее останавливайся. Только иди, а не беги. И все.
— Мне страшно, Славка.
— А жить тебе не страшно?
— Жить я привыкла.
— Привыкать не нужно. Потом отвыкать трудно. Ничего не бойся. Ну, иди.
Старков постучал в калитку Мусы. Долго никто не показывался. Собаки не было. Значит, котов полон дом. Любят братья вайнахи котов. Чистое животное и лукавое. Мягкое. Наконец показалась женщина.
— Мусу Шариповича можно?
— А вы кто?
— Я из Грозного. Из МШГБ.
Хозяин появился немедленно. Сам вышел к калитке. Старков поздоровался, удостоверение показал. Муса мужик еще молодой, лет под пятьдесят. Не поймет, о чем речь.
— Забираю твоего русского. Деньги привезли из России.
— Мне ничего начальник не говорил. Глава администрации. Башир. Нужно послать к нему человека.
— Посылать не нужно. Я только что с ним говорил.
— Я тебя не знаю.
— Ты видишь, кто я?
— Так нельзя. Нужно послать.