Клошмерль
Шрифт:
Склонив голову, министр предоставил Бурдийя возможность разглагольствовать. Вооружившись карандашом, он чертил в своём блокноте геометрические фигуры и, казалось, был всецело увлечён этим занятием. Временами он немного отклонялся и прикрывал глаза, чтобы лучше оценить чертёж.
– Но всё это серьёзно, очень серьёзно, мой дорогой министр! – внезапно проревел Бурдийя, объяснив занятие министра равнодушием.
Лювла поднял голову. Выразив на лице озабоченность и ликуя в душе, он отдался удовольствию, которое откладывал с того мгновения, когда Бурдийя произнёс слово Клошмерль.
– Да, да, я знаю… – проговорил он. – Именно об этом мне говорил Фокар два часа назад.
Резкая перемена в лице собеседника
– Фокар уже был здесь? – спросил он.
– Повторяю, после его визита не прошло и двух часов. Он сидел в том самом кресле, в котором сейчас сидите вы, мой дорогой друг.
– Чёрт побери! – вскричал Бурдийя. – По-моему, этот Фокар редкостный наглец! Какого дьявола он лезет не в своё дело?
– Но ведь Клошмерль входит в его избирательный округ, не так ли? – ввернул Лювла с растущей радостью.
– Ну и что же? Клошмерль – это мой город, чёрт возьми! Да-с, это мой родной город, дорогой министр! Разве эта история не касается меня больше, чем кого бы то ни было? Да или нет? Я – бывший министр, а за моей спиной начинают интриговать. Теперь я не спущу глаз с этого негодяя…
– Разумеется, – сказал осмотрительный Лювла, – прежде чем прийти ко мне, Фокар мог бы…
– То есть как это «мог бы!»? – снова прорычал Бурдийя.
– Я хотел сказать – должен был, должен был переговорить с вами. Его поступок объясняется, несомненно, рвением и боязнью потерять время…
Предположение министра заставило Бурдийя злобно усмехнуться. Он не верил ни единому слову Лювла, который, впрочем, и сам не верил своим пустопорожним фразам, предназначенным для того, чтобы окончательно испортить отношения между Бурдийя и Фокаром. Поступая таким образом, он действовал в соответствии с другим великим политическим принципом: «Два человека, ненавидящие друг друга, не станут объединяться для борьбы с третьим». Это была новая форма, в которую облёкся девиз прежних правителей: «Разделяй и властвуй!»
Бурдийя ответил:
– Фокар явился прямо сюда только для того, чтобы перебежать мне дорогу и выставить меня идиотом. Я отлично знаю этого мерзавца, я уже наблюдал его в действии. Это пакостный мелкий карьерист.
Тут Лювла обнаружил умеренность в суждениях, необходимую государственному деятелю вообще и министру внутренних дел в частности. Впрочем, мы не берёмся утверждать, что желание узнать как можно больше было совершенно чуждо его благородной натуре.
– Мне кажется, дорогой Бурдийя, что вы несколько преувеличиваете. Разумеется, я прекрасно понимаю ваше возмущение в данном случае и поэтому охотно извиняю вам некоторую резкость в выражениях. Всё это, несомненно, останется между нами. Но, справедливости ради, следует признать, что Фокар является одним из наиболее выдающихся представителей молодого поколения. Он беззаветно предан нашей партии. Одним словом, это человек, который идёт к блестящему будущему.
Бурдийя взорвался:
– Скажите лучше – мчится. И мчится галопом, с твёрдым намерением пройти по нашим трупам. Да, да, мой дорогой министр, по вашему трупу так же, как и по моему.
– А у меня сложилось впечатление, что у нас с Фокаром отличные отношения. Всякий раз, когда мы с ним встречались, он вёл себя чрезвычайно корректно. Да и только что, во время своего визита, он был весьма предупредителен и любезен. «У нас не всегда одинаковые точки зрения, – сказал он, – но всё это сущие пустяки, тот случай, когда взаимоуважение искупает незначительные разногласия». Вы не находите, что это очень мило?
Бурдийя задыхался от бешенства:
– Неужели этот подлец так сказал? После всего, что он болтал за вашей спиной! Вот когда стоит его послушать! И он смеет говорить об уважении! Да ведь он вас презирает! Может быть, я напрасно об этом говорю…
– Напротив, Бурдийя, напротив. Ведь всё останется между нами.
– Надеюсь, вы понимаете, что я делаю это в ваших интересах?
– Конечно, конечно. Стало быть, Фокар не слишком-то меня жалует?
– Ну, разумеется! Он говорит о вас всякие гадости. Тут всё: и личная жизнь, и политическая карьера. Любовные истории и россказни о взятках. Он утверждает…
Лювла внимательно слушал всё, что ему приписывали, с лёгкой улыбкой, ставящей его выше всех этих гнусностей. При этом он внимательно рассматривал Бурдийя. «Подумать только, – размышлял он, – этот старый остолоп ко всему ещё и доносчик! Недаром у него физиономия полицейского филера… И этот кабатчик был министром…»
– …Продаётся, пользуется устаревшими методами, вступает в сделку с буржуазией и плутократией. Служит интересам металлургических магнатов. Иными словами, мой дорогой министр, Фокар просто-напросто суёт нас с вами в один мешок и ждёт момента, когда сможет бросить нас в омут.
– Вы говорите, в один мешок? Он не делает никакого различия?
– Решительно никакого. Я не оговорился: в один мешок.
Последняя стрелка глубоко вонзилась в самолюбие Лювла, которое стало кровоточить. Этот осёл только что ранил его по-настоящему: оказывается, не видят никакой разницы между ним – блестящим эрудитом – и этим старым трактирщиком, которого он так презирает. Подобное сообщение не только не сблизило его с Бурдийя, но ещё больше обострило его прежнюю ненависть. Лювла испытывал единственное желание – как можно быстрее закончить эту беседу. Он незаметно нажал на кнопку звонка, скрытого под доской письменного стола. При этом на столе его сразу же начинал звонить телефон, и министр говорил с несуществующим собеседником. Он давал понять посетителю, что беседует с высокопоставленным сановником Республики, который срочно вызывает его к себе. С помощью такого приёма он избавлялся от назойливых посетителей. Впрочем, Александру Бурдийя почти ничего не оставалось добавить к сказанному, ибо скандалы в Клошмерле интересовали его гораздо меньше с тех пор, как он узнал, что его опередил Аристид Фокар. Правда, он ещё раз настоятельно попросил министра строго предписать центральным властям решительные действия в провинции Божоле. Но его первоначальное рвение почти угасло.
– Рассчитывайте на меня, дорогой друг, – сказал Лювла, пожимая ему руку. Я сам старый республиканец, верный великим принципам нашей партии, и я ставлю превыше всего свободу мысли, которую вы всегда столь доблестно защищали.
Оба они отлично понимали всю пустоту подобных заверений, щедро источаемых при всяком удобном случае. Но они не находили других слов. Они не любили друг друга и не умели это скрывать.
Лювла не солгал, рассказав о визите Фокара. Визит молодого депутата, честолюбивого и решительного, сильно его обеспокоил, ибо это посещение таило в себе некоторую угрозу. Но нечто ещё более серьёзное таил в себе третий, секретный визит, который ему нанёс каноник Трюд, постоянный эмиссар парижского архиепископа. Этот ловкий церковник, который ходил как бы украдкой и говорил только шёпотом, был великолепно осведомлён обо всех подземных политических течениях. Он был специально послан к Лювла, чтобы сообщить ему, что Церковь ставит себя под его покровительство и впоследствии ответит ему своей поддержкой в более высоких сферах. «Если не голос Церкви, то, уж во всяком случае, её голоса всегда будут услышаны, господин министр…» – промолвил посредник, искушённый в торговых сделках, о которых всегда договариваются намёками, тщательно отгородясь от шокирующего цинизма.