Клошмерль
Шрифт:
Было поистине удивительным, что эта замечательная красота и пылкое сердце зародилось на подобной почве: ведь при одной мысли о супружеских отношениях четы Жиродо всякая любовь казалась мерзостью, поганящей человеческий род. Почтенная г-жа Жиродо (урождённая Филиппина Тапак, из семейства Тапак-Донделей, богатых лионских бакалейщиков) безмерно кичилась своим происхождением, своими привилегиями, своим приданым, своим талантом к музыке и художеству, фамильными портретами в своей гостиной. У этой заносчивой женщины уже с тридцати лет лицо было покрыто красными пятнами из-за неизлечимого несварения, у неё были скверное зрение, редкие сухие волосы, растительность под носом и на подбородке, шероховатая кожа, большие ноги и рот, столь же привлекательный, как тюремный волчок. Суровая худоба этой сухопарой дамы приводила в уныние, исключая самую мысль о любовных посягательствах и обескураживая даже притязания законного супруга.
Она
Нотариус Жиродо знал все законы в совершенстве. У него всегда были наготове параграфы, побивающие друг друга, и он умел мастерски запутать любого клиента в противоречиях, которыми кишмя кишат статьи Уложений. Так что всякий эксперт, пожелавший разобраться в его бумагах, был бы тотчас же поставлен в тупик.
Мы не в состоянии объяснить, каким образом чистая и очаровательная Ортанс могла родиться у этих двух чудовищ, безобразие коих усугублялось, в одном случае, претенциозной буржуазной глупостью, а в другом – респектабельным плутовством. Вероятно, всё это объясняется причудливой фантазией атомов, неким реваншем жизнетворных клеток, которые слишком долго были жертвами нечестивых соитий и, устав создавать омерзительных Жиродо, расцвели в одно прекрасное утро, чтобы создать Жиродо великолепную. Эти таинственные чередования составляют закон равновесия, мешающий миру окончательно погрязнуть в низости. На навозе полного вырождения, корыстолюбия и самых низких человеческих инстинктов иногда произрастают восхитительные побеги.
Ортанс Жиродо не знала, как не знали люди, её окружающие, что она была одним из тех редких шедевров, которые природа иногда создаёт среди отвратительной толпы, так же как создаёт радугу, в знак своей необъяснимой симпатии к нашей злополучной породе. Никто не сравнивал красоту Ортанс Жиродо и Жюдит Туминьон. Никто не считал, что они могут соперничать в обольстительности, ибо у каждой из них было своё поле деятельности и причины их славы были совершенно различными.
Каждая из них воплощала в себе один из моментов жизни женщины: Ортанс была рождена, чтобы достичь своего апогея как девушка и невеста, а Жюдит некогда миновала без задержки девичество и перешла к устойчивому и царственному цветению, столь сильно поражающему воображение мужчин. Яркая, полнокровная красота Жюдит неминуемо взывала к чувственности, не признавая никаких сентиментальных околичностей, тогда как неброская красота Ортанс требовала выдержки и духовного общения. Одна из них сразу же вызывала мысль о циничной и обольстительной наготе, тогда как в натуре другой было нечто такое, что препятствовало полёту бесстыжего воображения.
Эти сравнения лучше всего прочего обрисовывают юную Ортанс Жиродо. Представьте себе мечтательную девушку, гибкую, ещё тоненькую, но уже налитую упругой плотью, – девушку с доверчивой улыбкой на устах и копной тёмно-каштановых волос. (Этот цвет спасал её от хрупкости, свойственной блондинкам, и заносчивой грубоватости брюнеток.) Итак, она любила.
Она любила молодого поэта, по имени Дени Помье, весельчака, восторженного юношу и одновременно лентяя и фантазёра, приводившего в отчаяние своих родителей (как водится у молодых поэтов, артистов и гениев, далёких ещё от признания). Время от времени этот молодой человек печатал в недолговечных журнальчиках причудливые поэмы, интересные главным образом крайне странным расположением строф. Он и не пытался это отрицать, говоря, что пишет для глаз, и мечтал основать школу суггестивистов. [22] Впрочем, вскоре он изменил свои позиции, ибо понял, что поэзия – далеко не лучшее средство воздействия на толпу. Он обладал честолюбием, юношеским пылом, большой силой убеждения, немалой самоуверенностью и умел нравиться женщинам. В ранней юности он задумал добиться известности к двадцати пяти годам, но, достигнув этого возраста, решил дать себе отсрочку ещё на пять лет. Дени Помье считал, что человек, не завоевавший славы к тридцати годам, не имеет ни малейшего основания задерживаться в этом мире. Исходя из этого принципа, он решил продвигаться всем фронтом и одновременно приступил к эпическому роману в энное число томов, к стихотворной трагедии в новаторском жанре и трём комедиям.
22
От фр. suggestion – намёк.
Наш поэт намеревался создать также несколько детективов, чтобы отдохнуть от серьёзной работы. Но он считал, что этот литературный жанр требует применения диктофона, аппарата, для покупки которого нужна была солидная сумма денег. Дени Помье проявил поразительную интеллектуальную активность. На обложках нескольких тетрадей он начертал заголовки разнообразных произведений, после чего отправился блуждать по полям, ожидая часа, когда его осенит вдохновение. Он полагал, что произведение искусства должно писаться под диктовку богов, почти без помарок и без всяких усилий, ибо таковые могут только испортить существо творения.
Полтора года тому назад Дени Помье покинул Лион, где он долгое время пребывал под предлогом учёбы, и расположился в Клошмерле. Здесь, ссылаясь на литературные занятия, он поселился у родителей, которые считали его лишним ртом и никчёмным человеком, позорящим фамилию трудолюбивых мелких буржуа. У него было достаточно досуга, чтобы сблизиться с юной Ортанс Жиро до и покорить её своими поэтическими посланиями, каковые живейшим образом действовали на её восприимчивую натуру.
Мы не станем детально описывать всех ухищрений, изобретённых Дени и Ортанс для того, чтобы переписываться и встречаться. Самая неискушённая девушка обнаруживает бездну изобретательности, когда какой-нибудь воздыхатель овладевает её мыслями. Дома Ортанс несколько раз умышленно упоминала имя Дени Помье. Возмущение всего семейства убедило Ортанс в том, что не может быть ни малейшей надежды на родительское благословение. К тому же вскоре домашние стали её убеждать выйти замуж за сына одного из друзей Жиродо-отца. Это был Гюстав Лагаш, коего нотариус Жиродо собирался воспитать по-своему, ибо видел в нём своего возможного сотрудника. В отчаянии Ортанс Жиродо поведала о своей беде тому, кого она почитала своим женихом.
Всё казалось простым для этого пиита, ведь он был накоротке с богами и запросто общался с музами: Дени Помье чувствовал себя хозяином своей судьбы и не сомневался, что ему уготована великая участь. Его родители заявили, что готовы пожертвовать десяток тысяч франков, чтобы он попытал счастье в Париже и больше никогда не напоминал им о себе. Эти десять тысяч франков, соединённые с кое-какими драгоценностями, раздобытыми Ортанс, казались ему достаточной суммой на первые расходы в той авантюре, которую он воображал сказочной дорогой к славе.
Он решил увезти Ортанс и поборол её последние возражения, неожиданно похитив её невинность в тот момент, когда она пребывала в состоянии сладостного экстаза, лишившего её всякой возможности сопротивляться. (Дени Помье довёл её до такого состояния тщательно подобранными романами об упоительной страсти.) Это произошло на лоне природы в один прекрасный день, когда дочь нотариуса шла на занятия музыкой в Вильфранш. Всё свершилось в одно мгновение. Слишком доверчивая, Ортанс была сделана женщиной с быстротой, не оставлявшей времени для опасений. Она даже не успела выпустить из пальцев ремешок своей нотной папки. И поскольку всё было уже непоправимо и запоздалая стыдливость не дала бы никакого эффекта, Ортанс Жиродо примирилась со свершившимся фактом и влюблённо склонила головку на плечо Дени Помье. Последний, смеясь, уверял её, что чувствует себя очень счастливым и гордым. В награду он продекламировал ей свою последнюю поэму. А затем он заверил Ортанс, что подобная бесцеремонность соответствует олимпийской традиции, наилучшей традиции для поэтов и их возлюбленных, которые не могут поступать так же, как простые смертные. Ортанс так хотелось ему верить, что она и впрямь слепо поверила этим заверениям, чем не преминул снова воспользоваться пройдоха Помье. При этом он мило заявил, что хочет «убедиться в том, что он не грезит». Ортанс, теряя голову, в свою очередь спрашивала себя – не грезит ли она сама.
Несколько позже, одиноко возвращаясь домой, она удивлялась девичье судьбе, которая порою оборачивается так неожиданно. Она поражалась тому что иные девушки так внезапно открывают тайну, которую их матери называют ужасной. Отныне она поняла, что её судьба навсегда связана с отважным пионером её плоти, умеющим с подкупающей беззаботностью брать на себя всю ответственность. И потом отвечать за последствия. Ей было достаточно его приказа или даже простого жеста, чтобы следовать за ним на край света.